Дневники 1923-1925 - Михаил Пришвин

Так, может быть, для многих и тюрьма была школой настоящего чувства свободы{137}, подкрепленного непременно упражнением воли и разума.

<На полях:> Весна света (до прилета птиц — грачей и др.). Весна воды (прилет птиц от ½ Марта до ½ Апреля).

5 Апреля. У всякого писателя непременно есть свой Stultus[14], который возникает из-за доверия к тем, кто хвалит, и естественного пренебрежения к недоброжелателям. Перечитав недавно свои рассказы, когда-то восхваленные Разумником, и найдя их довольно слабыми, я был очень пристыжен своим прежним самомнением и говорил себе: «Stultus!»

Одно дело бывает около себя самого, и хочется так его сработать, чтобы ни у кого так не было, и это дело было, как я-сам, единственный в мире, неповторимый ни в прошлом, ни в будущем. И вот, когда, делая так, вдруг окажется, что сам был не совсем сам, а подражал другим, то в этот светлый и тяжкий момент показывается лицо своего прошлого Stultus'a.

Но можно сосредоточиться на таком деле, чтобы только служить, забывая себя совершенно и считая венцом своих достижений «дело хорошее», точь-в-точь такое, как у других. В таком положении можно себя совершенно гарантировать от Stultus'a внешнего, уже осознать и принять внутри как неизбежное.

Сегодня у Михаила Ивановича возник Stultus, и, я думаю, вперед надо быть очень осторожным со своими краеведческими мечтами, так как нет ничего ужаснее, когда Stultus личного дела начинает дразнить Stultus'a дела общего.

Множество раз в своей жизни я оставался в дураках только потому, что, постигая не хуже самых умных людей положение вещей, чувствовал, не смея это довести до своего разума и тут же принять соответствующее решение, отгоняя от себя «дурную мысль». Попробую в этот раз довести «дурную мысль» до разума. Хозяин обещал мне сдать дворец в аренду на годы, а когда я перебрался во дворец, говорит: «Не советую вам себя связывать». (Мать говорила: «перемена декорации», и еще она же сказала, когда брат Николай просил ее уступить моей семье дом: «Нельзя, усядутся».)

Странно, что даже революция не может вытравить из себя стремление «усесться» (кажется, что живешь «на тычке»).

7 Апреля. Благовещенье.

Вчера подул северный ветер, шел мокрый снег, за ночь стало все белое и с утра валит и валит снег.

Я перешел вчера на Ботик{138} (Павловна переехала третьеводни) и стал жить во дворце в роскошном уединении.

Совет. Один выскажет свое мнение, другому непременно надо сказать свое, третьего так и подмывает, четвертый ждет не дождется своего слова, и так они «думают».

В рыбацкую слободу шел я кочковатым лугом по берегу озера, прыгал с кочки на кочку. Валил мокрый снег. Верно, тут в кочках начали уж класться чайки, потому что кружились они надо мной и бросались сверху ко мне, обрезая путь перед самым носом и с таким криком, что даже невольно дергалась рука для защиты лица. «Так, — думалось, — еще и глаза выклюют». И вдруг на забереге, широком, как река, раздалось страшное хлопанье крыльев, и совсем недалеко от меня поднялся лебедь. Вытянув длинную шею, совсем как утка, но большой и белый, он полетел на озеро и скрылся во льдах. Вдоль заберегов между тем то и дело прокатывались уже парами кряквы и еще какие-то утки другой породы, поменьше — какие? я не мог рассмотреть. На обратном пути я как-то сразу вынырнул из-за высоких кочек у заводи и захватил тут, где был лебедь, пятерых гусей: вожак плыл впереди и вел четырех за собой. Они всколыхнулись, но недалеко отлетели и сели возле самого льда. В грязи у воды копошились чибисы. Очевидно, начинается валовой прилет дичи.

Под яром на косе против Гремячего ключа за эту ночь вырос шалашик из еловых лапок, и дома мне сказали, что это мельник с Гремячей мельницы поставил и заходил просить меня, чтобы я ему не помешал, сказал, что зайдет ко мне еще раз вечером.

— Очень вежливый, — сказали мне, — совсем молодой человек, и говорят, он из дворян.

Еще ко мне пришел печник, потом слесарь — все из ближайшей деревни Веськово. Один за другим стали называться возки, заламывая и вдруг спуская цену раз в десять, бабы понесли творог, девчонки сразу штук по десять тащили яйца, и все просили много дороже, чем на базаре, верно, рассчитывая, что раз дворец, то во дворце должен жить человек богатый. Бестолковую сцену в кухне остановила только наступившая темнота, и тут вошел ко мне мельник, молодой человек, в общем имевший вид симпатичного студента и с хорошими манерами.

— Вы понимаете в ружьях? — спросил он. — Я пришел свое показать.

Он пошел назад в кухню и вернулся с самым дешевым старым ружьем.

— Шомполка! — сказал я.

— Да, но я скоро куплю центральное, мне один мужик должен 40 пудов, как получу, так куплю ружье и лодку. А мое образование — пять классов гимназии.

— Вы один? — спросил я.

— Нет, у меня жена и ребенок, жена шьет, я зарабатываю 2 фунта с пуда, всего в месяц десять пудов. Скажите, пожалуйста, где есть такие места, где бы много было дичи, и чтобы нога человека не ступала: я хочу поехать.

— На Переславском озере сегодня, — отвечаю, — начался валовой прилет дичи — чего же вам больше: лебеди, гуси, утки всех пород.

И развил ему мысль мою, что природа ищет защиты. А дичь везде уменьшается, нужно бросить эту мысль гоняться за дичью, а преобразовать природу на своем месте: вот в культурных странах теперь больше дичи, чем в диких.

— А вы любите человечество? — спросил он.

— Не знаю, а вы?

— Ненавижу.

— Личность человека ненавидите?

— Собственно говоря, мужика ненавижу, они всё лгут, всё стерегут вас, как бы содрать, как забить, жестокие, коварные, злые, мелочные до гвоздика, трусы, хамы, я их ненавижу.

Он рассказал подробно, как его выгоняли из имения, и раз на клевере его двоюродного брата прогоняли табун, начали с ним спорить, он в кулаки и, представьте себе, ударил по лицу жену его двоюродного брата.

— Знаете, если бы мою жену так ударили, я сжег бы всю деревню. Я ненавижу их. А вы?

— Вы очень молоды, — сказал я, — и мало страдали и не нашли в себе самом личность; когда вы в себе разберетесь, то и мужики не будут вам мужики вообще, а очень разные люди: хороших людей между ними не меньше, чем в вашем дворянском классе… Так что вы, молодой человек…

— Вы пишете? — перебил он меня. — Но как же это, ведь это очень трудно, я вчера читал Максима Горького, у него такие рассуждения, как это, наверно, трудно так рассуждать! А что значит бель-лет-рист?

Я ответил.

— В таком случае — позвольте вам рассказать, как я женился.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});