Багдадский вор. Посрамитель шайтана. Верните вора! - Андрей Олегович Белянин

того самого молодца, что докладывался эмиру. Парень впал в болезненную «звёздность», высокомерно отказываясь отвечать на вежливые вопросы «какого-то там старого купца». Оболенскому пришлось брать проблему в свои руки: после выкручивания запястья и двух омоновских пинков по почкам стражник раскололся. Не осуждайте моего друга, в иной ситуации он бы не распускал кулаки, но сейчас на карту была поставлена жизнь его деда! Оказалось, что Хайям ибн Омар практически сам сдал себя в руки городской охранки. Старый пьяница, будучи абсолютно трезвым, подошёл к двум стражникам, осуществляющим дневной обход базарной площади, и прямо спросил у них: где его внук, Багдадский вор – Лев Оболенский? Те, естественно, радостно ответили, что уже на небесах! Старик охнул, начал рвать на себе одежду, бить себя кулаками в грудь и всячески поносить благочестивое правление эмира. На том его, собственно, и повязали… Стража утверждала, будто бы Хайям оказал сопротивление, даже кого-то там ударил. Скорее всего, это была грязная ложь, грубо сляпанная в надежде на большую награду за задержание «особо опасного преступника». Сверх этого никакой полезной информации выбить не удалось. Молодого стражника отпустили, он вроде бы побежал кому-то жаловаться, но передумал. Оно и правильно – стыдно признаваться, что тебя побила девушка… почти двухметровая… с косой саженью в плечах.

Однако после выяснения сути дела нашим героям легче ничуть не стало. То есть разумного плана спасения старого Хайяма ибн Омара ни у кого не было. На площадь они попали вместе со всем эмирским парадом (выкинув из второй повозки двух каких-то особенно визгливых царедворцев). А народу вокруг видимо-невидимо! Вся площадь от края и до края волновалась многоцветным ковром, словно поле пшеницы, где каждый колосок был живым человеком. Кто-то что-то кричал, размахивал руками и ощущал себя незыблемой частичкой того огромного тысячеликого организма, носящего красивое и вольное имя – народ! Весь Багдад, от старого до малого, собрался по зову глашатаев, и никто на свете не мог бы сейчас сказать, что его переполняет: радость или горе, слёзы или смех, гнев или печаль? Лица людей были суровыми и напряжёнными. Если эмир рассчитывал казнью пожилого человека укрепить свой престиж, демонстрируя, каким образом можно заботиться о нравственности молодёжи… либо он не знал свой народ, либо не уважал его. Толпа способна качнуться в любую сторону – построить храм и разнести город. Но народ – не толпа, и уж тем более не быдло. Старого поэта многие знали, его стихи гуляли по рукам и заучивались наизусть, передаваясь из уст в уста. Чтобы убить человека, прежде надо убить его славу! Эмир этого не учёл…

Одной стороной базарная площадь прилегала к крепостной стене, в тени которой был установлен большой помост с чёрной плахой посередине. Ближе к стене на помосте высились ряды скамей наподобие амфитеатра. В центре, под балдахином, уже устанавливали переносной трон для правителя. Пленника держали в небольшом караульном помещении у той же стены. Больше половины шехметовской стражи стояло здесь боевым порядком с обнажёнными ятаганами. Перед эскортом эмира народ послушно разошёлся в стороны, давая место для прохода. Селим ибн Гарун аль-Рашид прогарцевал на редком андалузском жеребце иссиня-чёрной масти, приветливо помахивая плетью направо-налево. Багдад встретил его молчаливыми поклонами. Оваций не было, приветственные крики изображала исключительно стража. Помост окружили тройным кольцом всадников, а места вокруг эмира быстро разобрали шустрые придворные. Седобородый купец с наглой дочерью бесцеремонно уселись в первом ряду и даже цыкнули на помощника визиря, пытавшегося их оттуда согнать. Под барабанный бой и рёв длинных труб на «ковёр крови» был выведен злостный нарушитель нравственности – поэт, пьяница и вор Хайям ибн Омар. Вся площадь невольно зароптала, видя перед собой высохшего старика в поношенном халате и застиранной чалме. Но дух его не был сломлен, глаза горели обжигающим пламенем, а в поступи чувствовалось врождённое величие образованного человека. Такого можно казнить, но нельзя заставить служить власти… Эмир милостиво качнул пальчиком, и подобострастный казий бросился изображать мирового судью:

– О великий владыка Багдада и вы все, правоверные мусульмане, внемлите мне, ибо тяжек грех человека, стоящего передо мной, и горько мне видеть бездну его падения. Дожив до седых волос, он презрел мудрость аксакалов и толкнул своими грязными рубаи десятки доверчивых юношей на стезю порока! Я не хочу обвинять его, хотя Коран учит нас говорить правду в лицо, ибо только так мы можем спасти сбившегося с истинного пути мусульманина. Мне достаточно лишь громко прочитать эти бесстыжие строки, и тогда каждому из вас станет ясно, за что будет наказан этот человек. Мы скорбим о нём! Мы оплакиваем его, ибо демоны зла заберут его душу, навеки лишая её возможности услышать пение райских гурий! Итак, Хайям ибн Омар, признаёшь ли ты за собой написание стихов, прославляющих пьянство:

«Под мелодию флейты, звучащей вблизи,В кубок с розовой влагой уста погрузи.Пей, мудрец, и пускай твоё сердце ликует,А непьющий святоша – хоть камни грызи!»

– Признаёшь ли ты, старик, эти строки своими?!

– Да.

Вся площадь примолкла, и тихий голос Хайяма долетал до самых дальних её уголков.

– Но восславления греха, запрещённого Кораном, тебе было мало… Ты хвастливо написал о своём самом страшном для истинного мусульманина проступке – о воровстве! И где?! В святом месте – в мечети! Да, правоверные, этот человек ограбил мечеть! Его стихи выдают его с головой:

«Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой.Не в жажде чуда я и не с мольбой.Когда-то коврик я стянул отсюда,Истёрся он; хочу стянуть другой».

– И это я написал.

После такого признания над Багдадом пронёсся недоумённый ропот.

Довольный собой казий ещё раз поклонился эмиру и продолжил:

– Но это не всё! Человек, стоящий перед вами, создал сотни стихов, восхваляющих греховную похоть. Не любовь! Ибо, как написано в Коране, мужчина любит лишь своих законных жён, а в рубаи этого безрассудного старца нет ни слова о законной жене! Он разрушает сами основы семьи и брака! Он призывает юношей пить вино и развлекаться на лужайках с музыкантшами, танцовщицами и продажными девками! Вот его слова:

«Я терплю издевательства неба давно.Может быть, за терпенье в награду оноНиспошлёт мне красавицу лёгкого нраваИ тяжёлый кувшин ниспошлёт заодно…»

– Я признаю эти стихи.

Теперь уже не ропот, а рокот возмущённых голосов повис в воздухе. Оболенский слушал все обвинения в адрес дедушки, опустив голову. Как бывший работник прокуратуры, он не мог не признать их весомость и состоятельность. Хотя… всё равно бы не вспомнил, что такое «прокуратура».

– О Аллах, всемилостивейший и всемогущий! Если бы только этим ограничивались прегрешения этого человека, мы бы простили его, снисходя к его почтенным годам. Но он посмел поднять руку