Вера в горниле Сомнений. Православие и русская литература в XVII-XX вв. - Михаил Дунаев

Молодёжь, пребывающая в расколе, отчасти по душевной незрелости, отчасти из внутреннего протеста против гнёта закостенелой формы, противится тому, к чему принуждается старшими. Конечно, на молодых своя часть вины есть, но не более ли — в той внешней обрядовости, лишённой подлинной веры и убивающей многие добрые внутренние стремления?

Форма блюдется тут строго, но что она в себе содержит? Твёрдые приверженцы отцовской веры здесь имеют весьма малое представление о внутренней её сути (не потому ли, что всё ушло именно в форму, в обряд?).

Композиция романов Мельникова-Печерского своеобразна: как только поистончится какая-либо нить повествования, ослабнет к ней интерес, автор вплетает новую, перемежая с прежними, — появляются новые персонажи, соединяясь своими действиями с событиями протекающими.

В романе "На горах" показано следствие того, чем расколола старая вера не только народ, но и душу человека. Закоснелость во внешнем лишает опоры, когда требуется она для противодействия соблазну. Это сказалось на судьбе Дуни Смолокуровой, вовлечённой в хлыстовскую секту.

Мельников-Печерский раскрывает саму технику соблазна при вовлечении в секту: сочетание тонких методов воздействия на неокрепшую душу. Здесь и создание видимости ответов на важные вопросы веры, и неуловимые психологические приёмы, сочетание ласки и строгости, постепенное подавление воли нестойкого человека волей более интенсивной и сильной. Основные признаки, законы и цели сектантского соблазна те же, что были раскрыты в повести «Гриша». Но теперь они показываются автором с большей обстоятельностью, с привлечением обширных исторических сведений, с вхождением во многие частности бытия и быта сектантов. Отречение от мира, отречение от собственной воли — вот главное требование к вступающему в секту; получение взамен знания мистических тайн и земного райского блаженства — награда, обещаемая за полное послушание.

Отречение от мира как от царства зла означает здесь всегда, толь, о одно: предоставление всей собственности в распоряжение руководителей секты. Перед нами та же корысть, что и в расколе. За высокими словами и образами нередко стоят у искусителей грубейшие сущности. Всё "ангельское блаженство" оборачивается обычным развратом. За увещеванием против греха кроется принуждение к греху. Но всё прикрывается видимостью высшей духовности.

Секта — причудливое соединение обмана и самообмана тех, кто стремится приблизить к себе, соблазнить ищущие души. Состояние, в котором пребывают соблазняющие и соблазнённые — есть прелесть. Мельников-Печерский не оставляет в том никакого сомнения.

Недаром предупреждал святой Григорий Синаит: "Но бесстыдно и дерзко желающий внити к Богу и исповедать Его чисто, и нудящийся стяжать Его в себе удобно умерщвляем бывает от бесов, если попущено им будет сие. Ибо дерзко и самонадеянно взыскав того, что не соответствует его состоянию, в гордости нудится он прежде времени достигнуть того".

В природе секты для Мельникова-Печерского нет сомнения — это "бесовское учение".

Писателю важно было не просто отобразить существование сектантства во многих проявлениях, но выявить причины его появления, хотя бы важнейшие.

Мельников-Печерский указывает на причины внутренние и внешние. Важны свойства человеческой натуры, но важны и условия жизненные, которые выпадают человеку.

В основе всего — искание правды ("жажда Бога" — можно сказать точнее, как о том писал святитель Феофан Затворник), присущее душе человеческой. Но если человек не обретёт опоры там, где он единственно может её обрести, в Православной Церкви, он обречён на многие блуждания, и часто на гибель духовную.

Так, отображая область религиозной жизни народа, лежащую вне церковной ограды, Мельников-Печерский по сути обозначил центральную проблему русского Православия в его конкретно-историческом бытии.

А у сектантов всё строится по-коммерчески: спрос рождает предложение. Предложение строится с учётом спроса. Душевной лености предлагается праздность и достижение земного блаженства без труда, поиску истины — обещание "сокровенной тайны".

Однако истинно ищущие правой веры всё же начинают сознавать, где её пребывание. Таков в романе "На горах" Герасим Чубалов, долгие годы потративший на испытание всевозможных вер и учений, перебывавший едва ли не во всех сектах, какие только есть на Русской земле. Пройдя через многие искушения, он понимает: правда в Великороссийской Церкви.

Вот где обретаются причины уверенности Печерского в непременном отказе образованных и честных староверов от собственных заблуждений. Вера их дала им определённую закалку характера, а также и возможность обрести истину в поиске, но не получить её в готовом виде, не дорожа потом. Обретённое в поте лица своего получает истинную цену. Не в особых даже качествах характера, сформировавшихся в недрах старой веры, поэтому, но в труде поиска истины — нечто ценное в расколе. А также — в возможности его преодоления. Вера, испытанная сомнением, обретает особую закалку.

Русская Церковь несёт в себе благодать Истины, но она обременена и накопившимися за годы и столетия слабостями, которые также опасны для церковной жизни. Соединение сильных сторон обеих вер, возможно, даст подлинное пребывание во Христе. Но соединение такое может быть совершено только на основе самой истины: старая вера должна быть преодолена таким соединением.

Народная жизнь, как показывает её Мельников-Печерский (как и другие русские писатели), подчинена годичному богослужебному кругу. Церковное предание определяет всё в этой жизни: церковные праздники становятся вехами в труде и быту русского человека (независимо от веры, ибо праздники-то одни). Это подчёркивается постоянно, ненарочито, но верно. Крестьянин (как и купец, из крестьян же вышедший) рассчитывает все сроки согласно церковному календарю — с ним сообразуется во всём. Даже сама природа как бы соизмеряет себя именно с церковными событиями.

Песнями, преданиями, легендами изобилует текст дилогии. Мельников-Печерский глубоко и тонко чувствует поэзию народной жизни, её фольклорную стихию, в которую преобразовалось давне-дальнее язычество, запечатлевшее в себе поэтическое олицетворение природного круговорота.

Народное поэтическое видение мира отразилось и в языке романов Мельникова-Печерского. Каким же сочным русским языком они написаны! Услаждать себя можно — одним чтением, одним переживанием этого языка. Через язык персонажей автор умеет дать им точную характеристику. Язык, помимо содержания (а он и сам есть содержание, а не только форма), поднимает созданное Мельниковым-Печерским до высоты эпического величия.

Оценка творчества Мельникова-Печерского как будто уже устоялась в истории отечественной словесности. Его место прочно определено среди классиков не первого ряда. Оспоривать это нет нужды — пусть будет так. Но поистине достойна поразить воображение литература, в которой художник такой творческой силы скромно укрывается во второй её шеренге.

Глава X ФЁДОР МИХАЙЛОВИЧ ДОСТОЕВСКИЙ

Вступление

Фёдор Михайлович Достоевский (1821–1881)

"…Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла…" — такое признание можно прочитать в последней записной тетради Ф.М. Достоевского.

Не в этих ли словах его — ключ к пониманию всего наследия писателя? Нет сомнения. Здесь ясное указание и на путь, и на итог пути, каким он прошел в жизни.

Проблема веры важнейшая: каждому нужно верить хоть во что-то. Иначе — пустота. Когда же твёрдость веры соединится с полнотою Христовой истины, нет человека духовно богаче.

Вне Православия Достоевский постигнут быть не может. Всякая попытка объяснить его с позиции не вполне внятных общечеловеческих ценностей малосмысленна. Конечно, некоторые истины можно извлечь из творческого наследия писателя и вне связи с его подлинной религиозной жизнью — Достоевский для того слишком многоуровневый писатель. Но без скрепляющей всё основы всякое осмысление любой проблемы останется и неполным, и шатким, и ненадёжным.

Утверждённость в вере не обретается человеком с рождением. Ради того требуется потрудиться сердцем и разумом. То есть в глубинах сердца вера, быть может, и укоренена бессознательно, но сознание предъявляет и свои права: сомневается, ищет, отвергает даже несомненное. Оно мучит: мучит и себя, и сердце своего обладателя, — и выплескивает собственную муку из себя в окружающий мир. Вера и безверие — их тяжкий, смертоносный порой поединок в душе человека есть вообще преимущественная тема русской литературы. У Достоевского эти противоречия доведены до крайности. Он исследует безверие в безднах отчаяния, он ищет и обретает веру в соприкосновении с Горними истинами.