Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров

Печальная река. Река самоубийц. Река — водяное кладбище. Река — текучая усыпальница…

А многие самоубийцы не хотят тлеть после смерти в земле и быть едой червей…

Речные самоубийцы хотят после смерти плыть вольно в хрустальной воде святой реки… И лучше быть едой рыб — царских, жемчужных форелей, чем добычей утлых, тошных, скучных червей…

Да!.. И я хочу после смерти плыть в хрустальной реке!..

Но!..

Рано еще…

Но! Господи, мне рано еще…

Еще смерть моя медлит?..

И мы с Гулей юные, веселые, чреватые поставили нашу палатку на берегу реки…

Это и было любимое место самоубийц, а нынче страна наша Россия вышла на первое место в мире по самоубийствам. И стала необозримой Рекой пианиц и самоубийц…

Увы! увы!..

Словно река самоубийц Фан-Ягноб пришла на Русь … И заполонила Её…

Но!

…В этом месте река Фан-Ягноб обрывалась с высокой лесистой горы и гигантским, алмазнопылящим, торжественным водопадом пропадала, исчезала, уходила в глухое, гулкое, бездонное подземелье.

И только через три километра исчезнувшая река выскакивала, выбегала пенными, бешеными потоками из подземелья…

Страшные слухи ходили про это подземелье, где билась, таилась, пряталась трехкилометровая река…

Никто из живых — даже рыбы — не выходили из этого адского подземелья…

Какой-то смельчак на лодке пытался пройти через это подземелье, но сгинул в нем бесследно…

Даже живые рыбы не выходили оттуда, а пропадали во тьме подземелья…

И самоубийцы радостно бросались с вершины горы в последний водопад и, как птицы, летели, падали в его волнах, и навсегда пропадали в подземелье…

Это было последнее их земное наслажденье… Тут была полнота земного бытия и неземной вечности…

Тут сходились Два Мира…

Ни один из самоубийц никогда не выплыл — даже мертвым…

Там было вечное кладбище…

Власти местные поставили на вершине горы милиционера, чтобы помешать самоубийцам, но в первую же ночь кто-то столкнул его в страшный водопад…

Или сам он сладостно спрыгнул, доверился водопаду?..

Ведь сверкающая, алмазная бездна так влечет! так влечет… так манит…

И милиционер стал сладострастным самоубийцей и испытал великое последнее наслаждение, заживо уходя в иной мир в хрустальном гробу Водопада…

О!..

Ведь Природа-мать так прекрасна! и так необъятна!

И так сладко, притягательно мертва!..

И так она тянет, влечет вернуться бедного скоротечного человечка — муравья в свое недвижное, нестрадающее лоно!.. в свою кишащую сладчайшую утробу!..

Тем более, что всё равно мы возвращаемся в природу — рано или поздно…

А, может быть, лучше рано?.. А?..

А разве мать не жаждет встретить блудного сына своего еще молодым, улыбчивым, а не дряхлым, согбенным, разрушенным?.. А?..

Господь мой!.. А?..

…О Боже!.. Да что я? Куда я?..

Человек пришёл от Бога — и возвращается к Богу!..

И для бессмертной души нет никакой тленно текучей Природы…

И вот у подножья этого великого алмазного Водопада мы с Гулей поставили нашу палатку…

Хотя уже поздняя осень была, но днем в горах было очень тепло…

Водяная, кружевная пыль от Водопада освежала нас, от ветерка сладко, игольчато сыпалась на нас…

Пленяла… Усыпляла…

Я еще в детстве пионерском моем научился сплетать из ивовых и тополиных приречных прутьев грушевидную корзинку-ловушку для ловли рыбы в протоках и водопадах.

И вот такую долгую, хитроумною корзину я сплел из ветвей, и Гуля умело помогала мне, сплетая, укрощая сырые от реки прутья…

А потом я разделся, и встал под Водопад с длинной корзиной в руках, и поднял её навстречу пылящим водам летящим, ниспадающим…

Бывают и рыбы-самоубийцы — они бросаются в водопады и летят с огромной горы, сверкая в алмазных водах жемчужной чешуей…

Но странно — они никогда не убиваются, не разбиваются, с какой бы высоты они не свергались…

Вода — их родина, как у человеков — земля…

Но вот я стою в Водопаде ледяном с ивовой корзиной моей и жду форель летучую!..

Но не летит она в ловушку мою!..

— Гуля! Гуля! Жарко в ущелье! А что ты не снимаешь павлинье платье свое, и смоляные чулки твои, и не идешь ко мне в водопад мой?

Будем вместе ловить форель крапчатую, золотоносную?..

Будем?..

Но она алая от слов моих, как шелковая, пионерская косынка её:

— Я не могу раздеться — я же не ваша жена…

…О Боже! Она же жертва! она же дитя сталинского, раздельного, аскетического обучения! она же девственница…

Тугая, переспелая девственница!..

Но кто из мужей не алчет быть первооткрывателем, первопроходцем в лоне девы неумело податливом, первоалом?..

И я алчу…

Я стою под водопадом с ивовой корзиной-ловушкой.

Вода ледяная. Я весь дрожу, маюсь, но жду рыбу.

Хоть бы одна форель или маринка пленно забилась в мокрой корзине моей!..

Но корзина пуста.

Только алмазная вода течет, бьется пенно, свежо через неё…

И вдруг!..

И вдруг я ощущаю какую-то живую, бьющуюся тяжесть в корзине — в пене и мелких брызгах водопада я не могу разглядеть, кто попался в ловушку.

И вот я подношу корзину к глазам моим и вздрагиваю: в корзине вьется она… Коралловая Эфа!..

Как она попала сюда?..

Я знаю, что эфы, как и гюрзы, хорошо плавают…

И тут я вспоминаю слова локайца-пастуха: “Эта змея за тысячи километров находит и убивает врага своего… От неё никуда не убежать…” Значит, она ищет врага своего?..

Но разве я враг ей?..

Я обречённо завороженно гляжу на эфу…

Она приворожила, сковала, спутала меня…

О Боже, я любуюсь дивной красотой её…

Мокрый коралл живой блестит на горном солнце…

Но коралловое туловище её обвито черными кольцами с изумрудными каёмочками по краям…

Дивная, дремучая, диавольская что ли красота!.. Красота Царей?..

Я безнадежно чую, что она вот-вот ужалит меня, но ничего не могу поделать…

Она околдовала меня…

Аспидная, царственная, малахитовая, ромбовидная, раздвоенная, узкая мокрая головка с допотопными рожками глядит на меня янтарными вспыхивающими глазами с редчайшими у змей овальными зрачками…

И мне кажется, чудится что ли, что глазки эти печальны, что они устали от тысячелетней жизни, что рептилия устала жить, как и я нынче…

И тут я впервые влюбился в коралловую Эфу, в это редчайшее живое чудо, одно оставшееся от Эпохи древних великих Царей Персии, Ассирии, Вавилона…

Тогда я тихо опустил корзину с эфой в кипящую воду Фан-Ягноба…

И она ушла, уплыла, ускользнула…

И она не тронула меня…

И она почуяла, что я полюбил её…

И мне почудилось, что и она полюбила меня…

Моя смерть полюбила меня…

И пожалела…

Пока…

Глава шестая

ВОДОПАД

…Мне снилась женщина-лосось

В волнах ночного водопада…

В. Хлебников

Шли форели по водопаду — вверх, и падали, и восставали…

А потом пересохли льды — и немой состоял водопад

Из одних серебристых рыб — и не падал, а восставал…

Поэт Z

Ночь… Звезды ворожат…

Мы сидим у костра на берегу реки Фан-Ягноб…

— Гуля! Гуля! Ночью в горах так страшно сидеть у костра! Костер — это немой крик о помощи! об одиночестве…

Ты сидишь у костра, и, кажется, что вся ночь глядит на тебя! Вся вселенная!..

Костер выдает тебя… делает беспомощным, открытым… Любой ночной охотник может послать в тебя пулю… Ты — прекрасная мишень, цель беззащитная!..

Но твой костер — спасенье для заблудившихся! Они радостно идут на твой огонь… К твоему пахучему чаю и котелку с ухой свежей… к твоей доброй душе…

И что в мире слаще этих нечаянных, ночных, медовых встреч под хладными, равнодушными Плеядами?..

А?..

…Но Гуля глядит на ночной костер, и молчит, и только задумчиво покачивает головкой… Малахитовой головкой царственной эфы?..

Тогда я тихо читаю стихи поэта Z:

…Полоскала одежды дева нагая

И груди теряла в поток, словно белые яблоки…

А горцы в селенье у вод целый день пропадали,

А жены ревниво носились вдоль вод целый день

С топорами!..

Тут Гуля улыбается…

Тогда я дремно, сонно читаю строки космического языческого поэта Велимира Хлебникова:

“Мне снилась женщина-лосось в волнах ночного водопада…”

От костра ли, от избытка наплыва ночных чувств мне жарко…

Я раздеваюсь донага, не стыдясь Гули…

Я хочу, чтобы и она была нагая…