Ленин. Соблазнение России - Леонид Млечин

«Москва — местонахождение главнейших трестов, Центросоюза и банков — привлекает к себе злостных спекулянтов. Съезжаются сюда со всех концов СССР. Они овладевают рынками, черной биржей. Если спросите, чем они живут, они вам этого не смогут рассказать, но живут они с полным шиком. Для них при квартирном голоде в Москве всегда вдоволь шикарнейших квартир. Это тунеядцы, растлители. Пиявки, злостные спекулянты, они-то развращают, втягивая постепенно и незаметно наших хозяйственников…

Я уверен, что в месячный срок мы оздоровим Москву от этих элементов и что это скажется, безусловно, на всей хозяйственной жизни».

В декабре 1923 года чекисты приступили к высылке из Москвы спекулянтов, валютчиков и прочих нэпманов. В феврале следующего года — новая высылка. Имущество конфисковали в пользу государства, квартиры передали рабочим. Но борьба со спекуляцией подрывала проведение жизненно важной денежной реформы.

Первый нарком финансов СССР Григорий Яковлевич Сокольников добился согласия Политбюро в марте 1924 года прекратить борьбу с биржевиками. Сокольников учился в двух университетах, говорил на шести языках и написал докторскую диссертацию по экономике, но защититься не успел из-за Первой мировой. Это он создал всю советскую финансовую и банковскую систему. Он провел денежную реформу и покончил с чудовищной инфляцией.

Сокольников требовал сокращения государственных расходов, в том числе и на госбезопасность. 11 марта 1924 года Дзержинский писал Менжинскому и Ягоде:

«Сегодня тов. Сокольников бросил нам ряд упреков: 1) привилегированное положение сотрудников, 2) бессистемность и бесхозяйственность в расходовании секретных сумм, 3) бесконтрольность, 4) увеличение нашей секретной сметы против прошлого года, 5) ОГПУ слишком дорого стоит. Безответными эти упреки оставаться не могут.

Моя нервная реакция на заседании может усугубить эти последствия. Необходимо собрать исчерпывающий материал, чтобы я мог отразить все эти упреки в письменном докладе на имя ЦК».

Мысль о том, что все процветающие граждане должны быть высланы в Сибирь и другие отдаленные районы, не оставляла Феликса Эдмундовича.

Незадолго до своей смерти Дзержинский писал бывшему начальнику петроградской ЧК, переведенному в ВСНХ, Семену Семеновичу Лобову:

«Вам надо связаться с ОГПУ, с Ягодой. По-моему, из Москвы надо было бы выгнать не менее ста тысяч паразитов и сделать им очень рискованным въезд в Москву. Издержки репрессии и высылок надо было бы возложить на эти же элементы…».

Нарком Сокольников призывал жить по средствам, а не печатать деньги, которые немедленно обесцениваются. Это ему принадлежат слова: «Эмиссия — опиум для народного хозяйства». Но чекисты все равно брали верх над финансистами. В результате возник товарный голод.

Можно сказать, что существовало два Дзержинских и один спорил с другим. Дзержинский-хозяйственник так и не смог преодолеть в себе чекиста. Но он видел, что в экономике что-то не ладится, и глубоко переживал неудачи. Феликс Эдмундович был крайне эмоциональным человеком. Наверное, для исполнения министерских обязанностей ему не хватало хладнокровия, терпения, цинизма и некоего равнодушия, которые спасают профессиональных чиновников от перегрузок.

«Дзержинский был человеком великой взрывчатой страсти, — писал о нем Троцкий. — Его энергия поддерживалась в напряжении постоянными электрическими разрядами. По каждому вопросу, даже и второстепенному, он загорался, тонкие ноздри дрожали, глаза искрились, голос напрягался и нередко доходил до срыва. Несмотря на такую высокую нервную нагрузку, Дзержинский не знал периодов упадка или апатии. Он как бы всегда находился в состоянии высшей мобилизации. Дзержинский влюблялся нерассуждающей любовью во всякое дело, которое выполнял, ограждая своих сотрудников от вмешательства и критики со страстью, с непримиримостью, с фанатизмом, в которых, однако, не было ничего личного: Дзержинский бесследно растворялся в деле».

Положение его усугублялось тем, что он был лишен возможности, вернувшись вечером домой, найти успокоение в семейном кругу. Долгая тюремная жизнь по-своему искалечила его.

«Женщин же я, право, боюсь, — записывал он в дневнике 1 декабря 1898 года, находясь в ссылке в селе Кайгородское. — Боюсь, что дружба с женщиной непременно должна перейти в более зверское чувство. Я этого допускать не смею. Ведь тогда все мои планы, вся жизнь должна будет очень и очень сузиться. Я тогда сделаюсь невольником этого чувства и всех его последствий. Сдержать же себя тогда, когда данное чувство народится, будет уже слишком поздно. Петля уж так затянется, что сил моих не хватит порвать ее».

Он все-таки женился — на соратнице по подполью. Но, занимаясь революцией, он сам лишил себя радостей семейной жизни.

15 ноября 1911 года писал старшей сестре Альдоне из Кракова:

«Моя жена Зося пошла по моим следам — и попалась. Теперь уже год прошел, как она в тюрьме. В июне она родила там дитя — Ясика. Теперь был суд, и ей дали ссылку на вечное поселение в Сибирь… Не знаем, как быть с Ясиком. Я страшно хотел бы, чтобы он был со мной, но боюсь, что не сумею обеспечить ему должного ухода, так как не имею об том понятия… Может быть, ты знаешь кого-либо, кто проявил бы желание и имел бы время и был бы человеком, которому можно было бы доверить ребенка. Я еще не знаю Ясика, даже по фотографиям, однако так его люблю и так он мне дорог».

Естественная мысль о том, что в такой ситуации он как отец обязан позаботиться о сыне, а другие дела можно и отложить, ему и в голову не приходила. Да и не хотел он погружаться в быт, мелкие житейские дела.

Его жена Софья Сигизмундовна Мушкат, по словам очевидца, «суховатая, строгая, подтянутая», не пропускала ни одного партийного собрания и нравоучительно излагала свои мысли о том, что девушку с юности нужно учить домашнему хозяйству, труду», — вспоминает Нами Микоян, невестка Анастаса Ивановича Микояна, чья семья тоже жила в Кремле, где все еще находились квартиры руководителей страны.

Отношения с женой у Дзержинского были не лучшие. Семейная жизнь, похоже, не удалась. Засиживаясь за полночь с бумагами, он часто просил постелить ему в кабинете. Чувство неудовлетворенности собой и ситуацией в стране нарастало. За три недели до смерти, 3 июля 1926 года, Дзержинский жаловался члену Политбюро Валериану Владимировичу Куйбышеву, с которым был в дружеских отношениях:

«У нас не работа, а сплошная мука… Мы в болоте. Недовольства и ожидания кругом, всюду. Даже внешнее положение очень тяжелое. Англия все больше и больше нас окружает сетями. Революция там еще не скоро…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});