Россия и последние войны ХХ века - Ксения Мяло

Перед нами скорее одно из проявлений того, специфического явления конца XX века, которое, получив имя моджахедизма, окончательно сложилось и оформилось за годы пребывания ОКСВ в Афганистане и которое, как уже было сказано, представляет собою союз упрощенного, до крайности политизированного и лишь по видимости фундаменталистского ислама с ведущими западными и, стало быть, по определению не исламскими державами. В этом союзе исламисты-моджахеды представляют силовой, а отчасти и психологический ресурс ислама, поставленный на службу глобальным целям, сформулированным за его пределами. Спорадические прецеденты имели место уже в XIX веке (и даже раньше); весьма масштабно подобное сотрудничество обнаружилось в годы Крымской войны (коалиция стран Западной Европы и Турция), в поддержке англичанами Шамиля, а затем антирусских сил в Средней Азии еще в дореволюционный период. Еще более близкий и масштабный пример являет басмачество.

Однако, на Балканах прецедент современного моджахедизма, несомненно, явило мусульманское усташество, действовавшее под эгидой гитлеровцев в годы Второй мировой войны. И биография самого Изетбеговича образует живой мост между мусульманскими эсэсовскими дивизиями эпохи Второй мировой войны (боснийским "Ханджаром" и албанским "Скандербегом"), с одной стороны, и боснийским моджахедизмом последнего десятилетия XX века, облеченным в одежды "демоислама" и сотрудничающим с США в строительстве пост-ялтинского нового мирового порядка - с другой.

Во время Второй мировой войны Изетбегович входил в фашистскую организацию молодых боснийских мусульман, был завербован в горнолыжную дивизию войск СС из добровольцев-мусульман, которая предназначалась для отправки на Восточный фронт. Он и сам занимался вербовкой, за что после войны был приговорен к трем годам тюремного заключения. Удивительная мягкость наказания объясняется особенностями послевоенной политики Тито, стремившегося снять угрозу дальнейших междоусобиц в Югославии путем, по сути дела, поголовной амнистии усташей - не лучший, как показало будущее, способ.

К куда более длительному сроку (14 лет) Алия Изетбегович был приговорен за свою 60-страничную "Исламскую декларацию", где о Боснии говорилось, в частности: "Ислам вправе самостоятельно управлять своим миром и потому недвусмысленно исключает возможность укоренения чужой идеологии на своей территории". Тут не о мультикультурализме речь - тут открытое заявление идеологии, которая не могла не обрушить державшуюся в неустойчивом равновесии сложную систему отношений этнокультурных общин Боснии и Герцеговины и которую взяла за основу созданная в 1989 году Исламская партия, позже переименованная в Партию демократического действия. Именно она и получила большинство депутатских мест (86) на выборах в Скупщину Боснии и Герцеговины, состоявшихся 18 ноября 1990 года. Соответственно, 72 и 44 места получили также достаточно радикально национальные Сербская демократическая партия и Хорватский демократический союз. Все считавшиеся умеренными партиями, в том числе и партия Зульфикарпашич - Филипповича, в Скупщину не прошли, и первые трещины уже тогда начали глубоко раскалывать БиГ. Однако вплоть до конца 1991 года, то есть до официального признания независимости Словении и Хорватии, процесс в Боснии и Герцеговине развивался в тени событий сербско-словенской, а затем сербско-хорватской войны.

Уже 26 апреля 1991 года была сформирована Скупщина объединенных общин Босанской Краины, вопреки рекомендации Скупщины и правительства Боснии и Герцеговины воздержаться от подобных действий, а 24 июня в Баня-Луке был подписан договор о сотрудничестве Босанской Краины и САО Краины. Три дня спустя, 27 июня, в Босанском Грахове было объявлено об объединении Босанской Краины и САО Краины и обнародована Декларация, в которой подчеркивалось, что объединение сербов - непреложная задача.

Несмотря на стремительно обостряющуюся обстановку в республике, Алия Изетбегович отказался от участия в состоявшейся 12 августа 1991 года в Белграде встрече высших представителей Сербии, Черногории и Боснии и Герцеговины, на которой была принята Инициатива по мирному и демократическому решению югославского кризиса. И уже к октябрю того же 1991 года стало ясно, что руководство ПДД и Скупщины Боснии и Герцеговины держит курс на сецессию. Это побудило лидера Босанской Краины Радована Караджича выступить в ночь с 14 на 15 ноября, когда вопрос о суверенитете Боснии и Герцеговины обсуждался в парламенте, с нашумевшим заявлением о том, что выбранный руководством Боснии и Герцеговины путь ведет в ад, в котором исчезнет мусульманская нация. Депутаты покинули зал заседаний.

9 ноября 1991 года в сербских общинах Боснии и Герцеговины был проведен плебисцит, на котором сербы выразили желание остаться в югославском государстве.

* * *

Ясно, что недоставало лишь искры, чтобы весь накопившийся горючий материал вспыхнул, и вот в такой-то раскаленной атмосфере Арбитражная комиссия (ее часто именуют комиссией Бадинтера, по имени руководителя этой группы председателей конституционных судов пяти европейских стран) делает роковой и вряд ли не преднамеренный шаг: она назначает "дедлайн" (то есть предельный срок) для обращения каждой из югославских республик в международные инстанции с просьбой о признании их независимости - 24 декабря 1991 года. Выбранная дата - сочельник западного Рождества - наводит на мысль о том, что столь циничным образом Запад, на языке мощных символов, обозначал, каким подарком является для него распад Югославии. Моя гипотеза выстроена не на песке: весь ход событий истекающего последнего десятилетия последнего века второго тысячелетия показал, что стратегия развернувшегося в эти годы мощного наступления Запада на Хартленд включала в себя весьма внимательное отношению к выбору дат, которому, очевидно, придавалось немаловажное значение.

Что до Югославии, то ей решение комиссии Бадинтера уже несомненно сулило войну в Боснии, еще более кровавую и жестокую, нежели та, что только что с трудом была приостановлена в Хорватии. Говорят, будто даже Изетбегович заметил, что ему навязывают выбор "между лейкемией и опухолью головного мозга". Так это или нет - выбор был сделан, и соответствующая просьба Боснии и Герцеговины о признании ее назависимости была направлена в условиях, когда не только боснийские сербы отказывались подчиниться Сараево, но и в Западной Герцеговине повсюду висели хорватские флаги. В условиях, когда республики уже захлестывали не только повсеместные локальные стычки, но и волны войны, идущей в Хорватии. Уже в конце 1991 начале 1992 года произошли масштабные перестрелки в Мостаре и Босанском Броде - правда, еще сербско-хорватские, а не сербско-боснийские. Босанский Брод обменялся ударами со Славонским Бродом, расположенным как раз на противоположном берегу Савы, в Хорватии.

Что же до Мостара, крупнейшего города Герцеговины, где мусульмане составляли 35% населения, хорваты - 34% и сербы - 19%, то он стал настоящим яблоком раздора. Во время Второй мировой войны Мостар был оплотом, цитаделью усташей, и в 1991 году вновь быстро стал местом средоточения самых крайних хорватских националистов, надеявшихся превратить его в столицу собственного мини-государства Герцег-Босна (что и произойдет 5 июля 1992 года).

Разумеется, сербы, понимая стратегическое значение города, стремились удержать его, при любом развитии событий, в составе Югославии, для чего в Мостар были направлены части резервистов.

Муниципальные власти потребовали демилитаризации города, но это уже был голос вопиющего в пустыне: все развивалось так, как и предсказывал в письме Хансу ван дер Бруку от 2 декабря 1991 года министр иностранных дел Великобритании, предупреждая, что "поспешное признание" неизбежно приведет к войне.

Войне тем более жестокой, что Босния и Герцеговина занимала совершенно особое место в оборонной системе СФРЮ. Здесь были сосредоточены крупные танкодромы, аэродромы, ракетные базы, резервные командные пункты. Кроме того, здесь было сосредоточено 65% военной промышленности бывшей СФРЮ, в том числе заводы по ремонту крупной военной техники (танков, артиллерийских орудий, самолетов). Трудно представить, чтобы где-либо (разумеется, за исключением постсоветской России, чье поведение уникально по своей эксцентричности) сецессия подобной территории могла произойти совершенно бесконфликтно.

Тем временем комиссия Бадинтера продолжала свою работу, которую трудно определить иначе, как провокационную и разрушительную. 9-10 декабря 1991 года в Маастрихте, где главы государств и правительств 12 стран ЕЭС рассматривали югославскую проблему, она заявила, что демаркационные линии между республиками бывшей Югославии могут подвергаться изменению только по "свободному и взаимному" соглашению, при отсутствии которого они считаются "защищенными международным правом". Это буквально дублировало ситуацию, складывавшуюся на пространстве бывшего СССР, и неизбежно должно было повести к аналогичным последствиям. И какую цену перед лицом этих последствий могут иметь запоздалые (1993 год) сожаления Франсуа Миттерана о поспешности признания произвольных, очерченных решениями Политбюро границ, да еще и без получения хотя бы тени гарантий для меньшинств! А кто поверит, в свете событий весны-лета 1999 года в Косово, о которых речь впереди, в искренность озабоченности видного американского политика Уоррена Кристофера, высказанной примерно тогда же, зимой 1993 года: "В Боснии в наследство мы получили самую трудную проблему, с которой я когда-либо сталкивался!"