Светорада Золотая - Симона Вилар

Резкий крик сойки над головой словно иглой проколол тишину, прервав этот миг понимания и нежности. Светорада покраснела, ощутив, что сидит непозволительно близко к Стеме, что колени их соприкасаются в этом тесном убежище под корягами, а рука парня накрыла ее ладонь. Она постаралась отодвинуться насколько возможно. Но отодвинуться было некуда, а Стема продолжал не сводить с нее голубых сияющих глаз. И во взгляде его не было обычной лукавой хитринки. Княжна не могла припомнить, чтобы он когда-то так смотрел на нее – светло и легко. По-доброму.

– Только ты никому о том не говори, хорошо? – шепотком сказала Светорада, вновь поворачиваясь в сторону лисьего семейства. – Я тайну тебе свою открыла.

– Тоже мне тайна! Ну ладно, ладно. Буду таиться, как лесовик под корягой. Обещаю.

Они вернулись почти через час. Княжна принялась возиться с олененком, на рынду своего почти не глядела. Стемка тоже избегал ее общества, пошел помогать кметям грузить на волокуши добычу. Переговаривался с ними: мол, охота отличной вышла, душеньку потешили да нагулявшего мясо зверя побили достаточно, будет чем пополнить припасы в детинце.

Когда они прибыли в детинец, разделкой мяса занялись даже не челядинцы, а сами охотники – это считалось достойным занятием даже для опоясанных кметей. Светорада тоже присутствовала, следила за всем, давала советы. И весьма неглупые советы: ей, дочери любившего охоту князя Эгиля, не раз приходилось видеть, как это делается. Зашедший поглядеть на добычу охотников воевода Михолап едва не проговорился о том, что и сама княжна может из лука подстрелить дичь. Однако досказать не успел: Светорада неожиданно грубо вдруг выгнала его вон. Михолап поглядел на нее с обидой и пошел прочь, укоризненно покачивая головой. Разрубавший в это время оленью лопатку Вавила даже проворчал что-то насчет того, как нелюбезна княжна со старым воином, но Светорада и его отправила на заборолы, просила передать Михолапу, что обязательно пришлет ему свежей оленятинки. Сама же пошла в кухню давать указания.

Мимо ее хозяйского ока не прошло ничего. Копыта и рога оленей были отделены и старательно очищены, дабы потом пойти в дело – на рукояти ножей, надверные ручки, на пуговицы и подставки для свечей. Жилы также шли в дело: их обрабатывали, чтобы потом использовать для луков. Мясо же… Добрую часть мясной вырезки Светорада велела мелко нарезать и замочить в простокваше с солью и специями, ибо оленина была жестковата и ей следовало вымокнуть. К вечерней же трапезе Светорада сказала приготовить густую похлебку из оленьей грудинки, распорядившись, чтобы кухарки перед окончанием варки не забыли добавить зелени, а потом положили под котлы сыроватых дров яблони – тогда густой дым придаст похлебке особый аромат. Еще она велела зажарить на противнях в печи свежую, исходящую кровью печень оленей, предварительно обваляв в муке, чтобы была более сочной и золотистой. А к пряной и мягкой оленьей печени приказала сварить гречневую кашу и запечь яблоки с брусникой – их полагалось подавать к столу горячими, полив брусничным сиропом.

В общем, трапеза в этот вечер удалась на славу, так что даже гостившие у Гордоксевы боярыни рассыпались в похвалах и удалились, только получив угощение для своих домашних. Но и после ужина, когда долгий летний день погас, столешницы сняли с козел и убрали, а на стенах зажгли факелы, при свете которых красиво поблескивала позолоченная резьба на колоннах, люди еще долго оставались в гриднице, сытые и довольные, разговаривали о всяком, да занимались своими нехитрыми делами. Девушки уселись с вышиванием на лавках, радуясь, что княгиня удалилась и не пеняет им на то, что больше с парнями переглядываются, чем работают; мужчины чинили упряжь, вырезали по дереву и кости. Пригласили и гусляра, он пел о чем-то далеком и славном. В тереме воцарилась привычная домашняя атмосфера, о которой почти забыли, пока тут стояло большое войско, обитало множество варягов и дружинников, и ощущалась нервозность от присутствия вечно чем-то недовольного молодого Киевского князя.

Рыженькая Потвора, пристроившись у ног задумчиво откинувшейся на спинку кресла княжны, заметила, что уж больно тоскливо гусляр поет. Не лучше ли за скоморохами послать? А другая девушка предложила пригласить Олесю-певунью.

– Что ты, глупая! – замахала на нее руками Потвора. – К Олесе муж вернулся, купец Некрас. Теперь он ее от себя ни на шаг не отпустит. Уж так любит ее, так любит… Что и продохнуть не дает. Страсть какой ревнивый! А еще, сказывала Олеся, Некрас донимает ее, что не понесет от него никак. Вот и держит ее подле себя. Небось, не слазит с ненаглядной, мечтая обрюхатить.

– Лучше бы Роду и Роженицам требу понес, – сурово заметила сидевшая тут же с вышиванием Текла. – А то едва ли не самый богатый муж в Смоленске, а на требы скуп до ломоты в зубах.

Потвора со значением заметила:

– Я вот тоже на капище требы носила, а что с того?

– И теперь ты за кузнеца пойдешь, – тихонько захихикали девушки. – Не за княжича высокородного.

Текла шикнула на них, покосившись на княжну, но Светорада продолжала пребывать в какой-то блаженной отстраненности, ей и дела не было до их болтовни. Со своего места она видела Стемида, обклеивающего рога лука костяными пластинами, замечала, что и он порой бросает на нее взгляд. Оба знали, что многие поглядывают на них, но не могли с собой ничего поделать. Что-то случилось с ними, когда они возвращались сегодня от лисьей норы, когда сидели в душном мареве огромного леса под деревьями, взявшись за руки. Вспоминать сейчас о том было сладко…

Все последние дни в отношениях Стемы и княжны – сопровождал ли Стрелок княжну на прогулки, обучала ли она его варяжской речи или он ее стрелять из лука – чувствовалось что-то особенное, когда и дыхание сбивалось, и сердце начинало вдруг стучать, и мысли путались. Они по-прежнему поддразнивали друг друга, дурачились, обменивались шутками, но теперь каждое сказанное слово приобретало особый смысл, каждое прикосновение волновало, каждая улыбка таила в себе известное только им одним. А то, что на них смотрят… пусть смотрят!

По вечерам Светорада выслушивала упреки Теклы, лукавые намеки Потворы, резкие, сухие замечания матери. Но ей ни до чего не было дела. От Киева опять пришло известие, что угры и русская рать по-прежнему стоят друг против друга, о сече не говорят, а все больше речь идет о договоре, а значит, быть миру, но даже эта приятная весть не затронула княжну. Гордоксева замечала дочери, что и ее жених, возможно, приложил к тому руку, удерживая подход остальных угров, а Светорада только согласно кивала.

По вечерам Светорада часто поднималась к брату. Чуткая по натуре, она уловила, как после отъезда Ольги брат затосковал.