Скитальцы - Марина и Сергей Дяченко

— Оставьте его… Что бы ни происходило с нашим сыном, но впервые за последние годы…

И она осеклась. Возможно, она хотела сказать, что впервые за последние годы она не чувствует в сыне жёсткой и хищной струны, которая пугала её, делая чужим и неприятным её собственного ребёнка — но тоже не решилась произнести это вслух и только посмотрела на Эгерта — длинно и сочувственно.

Тогда Эгерт взял шпагу и ушёл прочь из дома.

Показательные бои в тот день прошли без лейтенанта Солля, потому что, выйдя за ворота, он не отправился в полк, а побрёл пустынными улицами по направлению к городским воротам.

У трактира он остановился; трудно сказать, что заставило его завернуть в широкую, до мелочей знакомую дверь.

В этот утренний час трактир был пуст, только между дальними столиками мелькала чья-то согбенная спина; Эгерт подошёл ближе. Не разгибаясь, спина елозила чем-то по полу и мурлыкала песню без слов и мелодии; когда Эгерт отодвинул стул и сел, песня оборвалась. Спина выпрямилась — и служанка Фета, красная и запыхавшаяся, выронила от радости мохнатую тряпку:

— Господин Эгерт!

Через силу улыбнувшись, Солль велел подать себе вина.

На столах, на полу, на резных спинках стульев лежали квадратные солнечные пятна. Тонко жужжала муха, колотясь лбом о стекло квадратного же оконца; покусывая край стакана, Эгерт тупо смотрел в деревянные узоры на столешнице.

Слово было сказано, и теперь Эгерт повторял его про себя, всякий раз содрогаясь, как от боли. Трусость. Светлое небо, он трусил! Он струсил уже бессчётное число раз, и у страха его были свидетели, и главным из них оставался лейтенант Солль, прежний лейтенант Солль, герой и воплощённое бесстрашие…

Он оставил грызть стакан и принялся за ногти. Трусы отвратительны и жалки; Эгерт не раз наблюдал, как трусят другие, он видел признаки страха извне — бледность, неуверенность, трясущиеся колени… Теперь он знает, как выглядит собственная трусость. Страх — чудовище, снаружи никчёмное и ничтожное, изнутри же — палач, неодолимой силы мучитель…

Эгерт тряхнул головой. Неужели Карвер, например, испытывает нечто подобное, когда пугается? Неужели все люди…

Фета в десятый раз явилась с тряпкой, чтобы надраить до блеска столик господина Эгерта; он, наконец, ответил на робкий заискивающий взгляд:

— Не вертись, пигалица… Присядь-ка со мной.

Она уселась с такой готовностью, что скрипнул дубовый стул:

— Что угодно господину Соллю?

Он вспомнил, как втыкались в косяк над её головой метательные ножи и кинжалы, вспомнил — и покрылся холодным потом.

Она тут же отозвалась на его внезапную бледность, простонав сочувственно:

— Господин Эгерт так долго боле-ел…

— Фета, — сказал он, опуская глаза, — ты боишься чего-нибудь?

Она радостно заулыбалась, решив, по-видимому, что господин Эгерт заигрывает:

— Я боюсь однажды не угодить господину Соллю, и тогда хозяйка меня выгонит…

— Да, — вздохнул Эгерт терпеливо, — а ещё чего ты боишься?

Фета захлопала глазами.

— Ну, темноты, например, — подсказал Эгерт. — Ты боишься темноты?

Фета помрачнела, будто вспомнив что-то; пробормотала нехотя:

— Да… Только… зачем это господину Эгерту?

— А высоты? — он, казалось, не заметил её вопроса.

— И высоты боюсь, — призналась она тихо.

Некоторое время длилась тягостная пауза; Фета смотрела в стол. Когда Эгерт уверился, что не услышит от неё более ни слова, девушка вздрогнула и прошептала:

— И, знаете, особенно… Грома… Как бабахнет… Ита рассказывала, у них в селе одну девчонку громом убило насмерть… — она прерывисто вздохнула. Прижала ладони к щекам и добавила, мучительно покраснев:

— А особенно боюсь… забеременеть…

Эгерт отшатнулся; испугавшись своей откровенности, Фета затараторила, будто пытаясь потоком слов сгладить неловкость:

— Боюсь клопов, тараканов, бродяг, немых попрошаек, хозяйку, мышей… Но мышей — это не самое страшное, можно перебороть…

— Перебороть? — эхом откликнулся Эгерт. — А как ты… Что ты чувствуешь, когда страшно?

Она неуверенно улыбнулась:

— Страшно, и всё… Внутри будто бы… Слабеет всё, и ещё…

Она вдруг залилась густой краской, и под слоем её так и остался непрояснённым ещё один важный признак испуга.

— Фета, — спросил Эгерт тихо, — а тебе было страшно, когда я бросал в тебя ножи?

Она встрепенулась, будто вспомнив лучший день своей жизни:

— Нет, конечно! Я ведь знаю, что у господина Эгерта твёрдая рука…

Тут на кухне рявкнула хозяйка, и Фета с извинениями упорхнула прочь.

Квадратные солнечные пятна грузно переползали со стола на пол, с пола на стул; Эгерт сидел, сгорбившись, и водил пальцем по краю пустого стакана.

Фете не понять его. Никому на свете не понять его. Привычный мир, в котором он по праву был повелителем и господином, тёплый надёжный мир теперь вывернулся наизнанку, уставившись на Эгерта остриями шпаг, зубчатыми краями камней, лекарскими ланцетами… В этом новом мире обитают тени, ночные видения, из-за которых вот уже много ночей Эгерт спит при свете. В этом новом мире он ничтожен и жалок, беспомощен, как муха с оторванными крыльями — и что будет, когда об этом узнают другие?!

Грохнула, отворяясь, тяжёлая дверь. В трактир ввалились господа гуарды — и в числе их Карвер.

Эгерт остался сидеть, где сидел, только невольно подобрался, как перед прыжком; гуарды мгновенно окружили его. От громогласных приветствий у Солля зазвенело в ушах, а от дружеских похлопываний болезненно заныло плечо.

— А мы вспоминали! — возвышался над всеми трубный голос Дрона. — Как говориться, «про осу болтают — глядь, оса летает»…

— А говорили, что Солль вот-вот помрёт! — радостно сообщил какой-то гуард из молодых.

— Не дождёшься! — захохотал Лаган. — Мы все перемрём раньше… А в трактире сидит — значит, здоров…

— В трактире сидит, а друзьями брезгует, — горько посетовал Карвер, заслужив тем самым несколько укоризненных взглядов.

Солль через силу поднял глаза на приятеля — и, встретившись с ним взглядом, удивился. Карвер смотрел на друга-повелителя со странным выражением — будто только что задал вопрос и терпеливо ждёт ответа.

Вокруг гостей уже суетились Ита и Фета; кто-то провозгласил тост за обновившееся здоровье лейтенанта Солля. Выпили; Эгерт поперхнулся. Краем глаза он видел, что Карвер не сводит с него своего вопросительного взгляда.

— Ты что же, рак-отшельник, спрятался, притих? — весело поинтересовался Лаган. — Гуард без доброго общества чахнет и вянет, как роза в ночном горшке…