Год на Севере - Сергей Васильевич Максимов

лесенки, называемой наплёской.

Рыба, ища прохода, стукается головой о талью и, не видя отверстия, идет в первое попавшееся, которое и приводит ее таким образом в вершу. Здесь она продолжает то же стремление свое все вперед и вперед и, не находя пути, упирается головой в сетку и стоит таким образом неподвижно, как будто отдыхает. Инстинкт не научил ее к обратному повороту в море, в котором рыба и не может находить особой нужды, привыкши метать икру в вершинах рек, а не в соленой воде. Как магнит железо, влечет ее инстинкт на место, родину, в верховье реки.

Когда осматривают забор и готовятся вынимать воротом вершу, отверстие ее, обращенное к морю, обыкновенно стараются заставить той же лесенкой — заплеской, чтобы во время вынимания верши рыба не выскользнула и не пустилась вон. Вершина — голова верши — идет на ворот к кольцу, основание верши поднимается в то же время и на тот же рычаг на канате. Рыба, почувствовавши себя без воды, бьется необыкновенно сильно, прыгая одна через другую. В это время рыбаки, обыкновенно, распутывают наверху входное отверстие (попонку) и в то же время дают рыбе возможность несколько уходиться и успокоиться. На моих глазах, в Умбе, рыба таким образом так сильно взмахнула хвостом, что сшибла с ног того рыбака, который влез в вершу кротить добычу. Кротят семгу обыкновенно в голову деревянной колотушкой и, если покажется из головы кровь, рыба уже не шелохнется больше. То же делают обыкновенно и с остальными, и, во всяком случае, при этом требуется большое проворство и некоторая приглядка к делу. Иная рыба до того бойка, что по несколько десятков раз способна вырваться из рук и спасти свою голову от кротилки. Попадет рыбак этой деревяшкой в бок — рыба мечется еще сильнее и только припертая в переднем углу верши способна поддаться удару. Иногда, впрочем, быстрина воды успевает прижать некоторых из рыб к куту языка верши так плотно, что обневоливает семгу, т. е. заморит ее. Тогда уже не нужно бывает пускать в дело колотушку: рыба на этот раз едва жива. Иногда (и это, конечно, самая бойкая рыба) вынимается семга совершенно синяя или покрытая множеством синих пятен, которые успевает она наделать себе в порывах к свободе о деревянные скрепы верши или стенки тайников.

Верши умбовского забора не одинаковой величины: те, которые запускаются в середине забора, заметно больше тех, которые ставятся ближе к берегу. У самого берега тальи или чащёльного колья уже нет; здесь по мелководью реки натыканы просто хвойные лапки и набросаны мелкие камни. Однако при всех этих предосторожностях рыба все-таки успевает подниматься выше и, вероятно, в то время, когда осматривается верша, приподнятая на мостовины забора и оставляемая обыкновенно при этом случае в висячем положении. Заборы эти, таким образом, служат обыкновенно на все лето, когда идет особый сорт семги — межень (от меженное — летнее — время), или межднка, доходящая весом от 1 до 31/2 фунтов, не так жирная и вкусная, как осень, которая начинает идти (в тот же забор) осенью, с первых чисел августа месяца. Семга осенью имеет уже значительно нежное и ярко-красное мясо, а весом доходит от 6 до 10 и даже гораздо более фунтов. Весной, когда роспалятся реки, попадается особый вид семги, называемый залёткой, но в чрезвычайно малом, незначительном числе, и притом эта рыба далеко отстает вкусом, весом и даже видом не только от осени, но и от межонки[31]. Рыба эта идет тогда всегда с икрой, вкус которой (особенно в осоленном виде) хвалят поморы. Икры этой добывают они из одной рыбы иногда до пяти фунтов. Вот почему лов залетки должен быть положительно запрещен законом, да и самые заборы, стоящие в реке все лето, доставляя богатое средство к существованию одним, отнимают от других, верховых жителей, средства к тому же (много уже тяжб заведено по этому предмету у соседей). Но и та рыба, которая успеет пройти вверх и притом в незначительном числе, запасается на пути икрой и, стало быть, не может идти на улов во имя будущих поколений, которые с годами заметно уменьшаются.

Меньше рыбы против прежних годов стало ходить теперь в реки беломорских берегов, говорят в одно слово сами поморы, и меньше ее, вероятно, вследствие того же неправильного производства промысла, совершаемого без всяких правил во всякое время года. Новая рыба, идущая обратно из рек, попадается в те же сети, на которые не положено никакого разумного правила, кроме личного произвола рыбаков, всегда ошибочного, всегда поэтому вредного для целого поколения, вкусной, здоровой для человеческого организма рыбы. Богатый улов осенью сам по себе указывает на законное время для лова, когда у рыбы нет еще икры, которую обыкновенно мечет межонка. Но эта межонка, как сказано, преимущественно и задерживается в заборах, обязанность которых в осеннее время исполняют сети, тайники, гарвы и пр., но опять-таки как подспорье для большего улова, а не как конечная замена забора.

Заборы стоят всю зиму. Их ломает только весенняя вода или руки догадливых мужиков там, где лес дорог и его мало. Промышленники в этих случаях оправдывается тем, что не попадет рыба в забор — попадет в пасть морского зверя: акул, китов, белуг. Последний сорт зверя за тем только и является в Белом море, чтобы поживиться семгой, но в то же время сами охотно вылавливают этого зверя в огромном количестве во всех удобных местах и во всякое время. Они не замечают в деле личной прибыли того, что, уничтожая злейшего врага рыбы для сала, в то же время незаметно усиливают количество добытой семги. Вот кажется, почему скорее надо усилить звериные промыслы, всегда выгодные, прибыльные и безопасные, чем строить заборы, и особенно на летнее время, или ловить семгу-залетку с икрой в весеннее время. Большего застоя, большего невнимания к делу трудно найти в ином месте и в иных делах русского человека, как в этом и вообще во всех других беломорских промыслах. Поморы в этом отношении живут еще той жизнью и по тем правилам, которые случайно установились еще во времена до Марфы-посадницы, во времена первого населения этого богатого края. Соловецкий монастырь, который мог бы служить поучительным, верным и решительным примером, идет тем же путем, ни на йоту не отставая от остальных прибрежьев. В Европе семга принадлежит к числу гастрономических яств, древние поговорки тамошних рыбаков семгу почтительно называют «господином». Там же замечено, что, несмотря на свое