Ваш покорный слуга кот - Нацумэ Сосэки

– При чем здесь собака? Меня еще никогда не сравнивали с собакой.

– Вот я слушаю тебя, — сказал Тофу, — и не могу сдержать своих чувств. Мне все кажется, что я читаю биографию старинного художника. Сэнсэй сравнил тебя с собакой в шутку. Не обижайся и продолжай.

Впрочем, Кангэцу-кун все равно продолжал бы, даже если бы Тофу-кун не стал успокаивать его.

– И я прошел по улицам Окати-мати и Хякуки-мати, затем с улицы Рёгай-тё свернул на улицу Такадзё-мати и там сосчитал ивы перед губернским управлением. Затем я сосчитал огни в окнах больницы, выкурил на мосту Конъя две сигареты и поглядел на часы…

– Было уже десять?

– К сожалению, не было. Я перешел мост Конъя и пошел на восток по берегу реки. По дороге мне встретились трое массажистов. Да и, знаете, сэнсэй, вовсю лаяли собаки…

– В осенний вечер у реки далекий лай собак — это немного театрально. Ты как бежавший из-под стражи узник в театре…

– Разве я совершил что-нибудь дурное?

– Ты собираешься совершить.

– Разве приобрести скрипку — дурной поступок? Тогда все воспитанники музыкальных школ — преступники.

– Любой поступок, не получивший признания у людей, — преступление. Вот почему нет ничего более неопределенного, чем понятие преступления. И Христос стал преступником только потому, что родился не в свое время. И красавец Кангэцу-кун преступник, потому что покупает скрипку в таком месте.

– Ну что же, пусть я преступник. Но все было бы ничего, если бы я окончательно не выбился из сил в ожидании десяти часов.

– А ты еще разок перечисли названия улиц. А если этого будет мало, снова зажги ослепительное осеннее солнце. А уж если и этого окажется недостаточно, слопай еще три дюжины сушеной хурмы. Я буду терпеливо ждать до десяти часов.

Кангэцу-кун заулыбался.

– Ну что же, ничего не остается, как забежать немного вперед. Пусть будет сразу десять часов. Итак, назначенный срок — десять часов — наступил. Я подошел к магазину. Был поздний вечер. Даже на оживленной улице Рёгай-тё не видно было ни одного прохожего, только изредка доносился печальный перестук гэта. В магазине уже опустили ставни, остался лишь узкий проход. Мне все казалось, что меня преследуют соглядатаи, и я никак не мог решиться открыть дверь… Хозяин оторвался от книги и спросил:

– Ну что, купил скрипку?

– Нет, вот как раз сейчас собирается купить, — ответил Тофу-кун.

– Ну и тянет же он. Все еще не купил, — проворчал хозяин и снова уткнулся в книгу. Докусан помалкивал. Он уже заставил черными и белыми камешками почти всю доску.

– Наконец я решился, ворвался в магазин и, не поднимая капюшона, сказал: «Дайте мне скрипку». Мальчишки-посыльные и приказчики, болтавшие у хибати, разом испуганно уставились на меня. Я еще глубже натянул капюшон на лицо и повторил: «Дайте мне скрипку». Мальчишка, стоявший рядом и все пытавшийся заглянуть мне в лицо, робко ответил: «Сию минуту». Он притащил сразу несколько скрипок из тех, что днем висели на улице. Я осведомился о цене. Мальчишка ответил, что скрипки стоят пять йен двадцать сэн за штуку…

– Разве бывают такие дешевые скрипки? Они игрушечные, что ли?

– Я спросил, все ли скрипки одинаковые, и мальчишка тотчас ответил, что и цена одинаковая и сделаны все одинаково прочно. Я вынул из кошелька бумажку в пять йен и двадцать сэн мелочью и принялся завертывать скрипку в специально принесенный большой платок. Все это время приказчики, прекратив разговоры, упорно глазели на меня. Но лицо мое было скрыто под капюшоном, и опасаться, что меня узнают, не приходилось. И все-таки я очень боялся и мечтал как можно скорее очутиться на улице. Я сунул сверток за пазуху и вышел из магазина. Приказчики хором завопили мне вслед: «До свидания!» — и у меня душа ушла в пятки. На улице я огляделся по сторонам. К счастью, поблизости никого не было видно. Но метрах в ста от меня несколько человек принялись нараспев читать стихи. Перепугавшись, я свернул за угол магазина и у рва вышел на шоссе Якуоодзи. Затем я обогнул гору Коосин и в конце концов добрался до своего дома. Было уже без десяти два.

– Всю ночь пробродил, — сочувственно сказал Тофу-кун.

– Наконец-то, — с облегченным вздохом сказал Мэйтэй. — Ну и длиннющая была история.

– Самое интересное только начинается, ведь до сих пор было только вступление.

– Что? Еще не конец? Ну, знаешь, этого никто не выдержит.

– Дело не в том, выдержит или не выдержит. Просто рассказ нельзя обрывать на этом месте. Если я остановлюсь здесь, то получится так, словно идола слепили, а душу ему не дали. Я должен рассказать еще кое-что.

– Твое дело. Еще немного я послушаю.

– Кусями-сэнсэй, вы бы тоже послушали. Скрипку я уже купил. Вы слышите, сэнсэй?

– Что? А теперь будешь рассказывать, как продавал? Не желаю.

– Да нет, не о том, как продавал.

– Тем более.

– Как же мне быть? Только ты один, Тофу-кун, слушаешь. Не так интересно рассказывать. Ну, что же, расскажу коротко дальше.

– Можешь рассказывать обстоятельно, — сказал Тофу-кун. — Я слушаю с большим удовольствием.

– Итак, с большим трудом я приобрел скрипку. Но где ее держать? Товарищи часто приходили ко мне, и если ее повесить или поставить у сёдзи, ее немедленно обнаружат. Можно было бы выкопать яму и спрятать в землю, но это не так-то просто.

– Так куда же ты ее спрятал? На чердак?

– Чердака не было. Дом ведь простой, крестьянский.

– Вот, наверное, ты поволновался. И куда же спрятал?

– Догадайся.

– Не знаю. В шкаф?

– Нет.

– Завернул в одеяло и спрятал на полку?

– Нет.

Пока Тофу-кун пытался догадаться, куда была спрятана скрипка Кангэцу-куна, хозяин окликнул Мэйтэя:

– Слушай, как это читается?

– Что?

– Вот, вторая строка.

– Где? Ага… Так ведь это по-латыни.

– Сам знаю, что по-латыни. Я спрашиваю, как читается?

Мэйтэй, почуяв опасность, попытался увильнуть.

– Но ты же всегда говорил, что читаешь по-латыни.

– Читаю, конечно. Ты мне переведи.

– Как так «читаю, конечно, ты мне переведи»?

– Все равно как. Я прошу тебя перевести на английский. Ну-ка!

– Что еще за «ну-ка»? Что я тебе — прислуга, что ли?

– Не важно. Ты переведи.

– Знаешь, давай оставим латынь. Послушаем лучше поучительную историю Кангэцу-куна. Он сейчас рассказывает самое интересное. Решающий момент! Самый опасный! Обнаружат или не обнаружат его скрипку? — И Мэйтэй с видом чрезвычайно заинтересованным поспешно вернулся к группе любителей скрипки.

Хозяин был безжалостно покинут, а Кангэцу-кун продолжал:

– В конце концов я спрятал ее в старую корзину! Да, да, в корзину, которую подарила мне моя бабушка, когда я уезжал в колледж. Эта корзина была когда-то приданым бабушки.

– Вот уж старье… Что-то она не очень подходит для скрипки эта корзина. Как ты думаешь, Тофу-кун?

– Да, как-то не подходит.

– Чердак тоже не подходит, — отпарировал Кангэцу.

– Ничего, ты не огорчайся. Хоть и не подходит, зато можно сочинить стих: «Тоскливой осенью прячу скрипку в корзину» Как, господа?

– Вы сегодня много сочиняете, сэнсэй, и всё старинные стихи в одну строчку.

– Да разве только сегодня? Стихи возникают в моей голове постоянно. Даже покойный поэт Масаока Сики щелкал от изумления языком, когда слушал мои стихи.

– О сэнсэй, вы были знакомы с господином Сики? — восхитился наивный Тофу-кун.

– Нет, лично знаком не был, но мы читали друг другу свои стихи по беспроволочному телеграфу, — нашелся Мэйтэй.

Удивленный Тофу-кун замолчал, а Кангэцу-кун, посмеявшись, снова устремился вперед.

– Итак, я нашел место, где прятать скрипку. Тогда встал другой вопрос: как ею воспользоваться? Если бы можно было ограничиться тем, чтобы, закрывшись от людей, доставать ее время от времени из корзины и любоваться ею, все было бы просто. Но ведь не для любования же я ее купил! Она предназначена для того, чтобы по ней водили смычком. Но когда по ней проводят смычком, она издает звук. А как только она издаст звук, ее немедленно обнаружат. К тому же с южной стороны за изгородью жил сам главарь «утопленников».

– Как скверно, — выразил сожаление Тофу-кун.

– Да, конечно, это было скверно. Звук сразу выдал бы тебя, — сказал Мэйтэй. — Можно украдкой есть и пить, делать фальшивые деньги, но заниматься украдкой музыкой невозможно.

– Если бы она не издавала звуков, я бы как-нибудь управился…

– Погоди-ка. Вот ты говоришь: «Если бы она не издавала звуков». Есть вещи, которые невозможно скрыть, хотя они и не издают звуков. Давно уже, когда мы жили в храме Коисикава и сами для себя готовили пищу, с нами вместе жил некий Судзуки Тоосан. Он страшно любил мирин[181]. Он покупал мирин и пил его целыми бутылками. И вот однажды, когда Тоо-сан отправился куда-то на прогулку, Кусями-сэнсэй украдкой выпил…