Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания - Уильям Теккерей

Как видим, "слишком несогласными с авторитетно-консервативными взглядами и убеждениями" здесь и "не пахнет". Разве что нарочитые выражения, вроде "в каком-то либерализме" и нелепая фраза о Пушкине заставляют усомниться в искренности автора этих строк.

В доносе Вигеля Введенский назван задушевным другом Петрашевского. Никто из людей, лично знавших Введенского, об этом знакомстве не упоминает; напротив, некоторые косвенные данные говорят о том, что прямых связей между ними не было. Вместе с тем некоторые из знакомых Введенского были вхожи и в кружок Петрашевского.

К счастью для Введенского, наветы Вигеля ему не повредили. Письмо было принято Я. И. Ростовцевым благосклонно. Он не только не лишил Введенского места, но тремя годами позже повысил его в должности, назначив главным наставником-наблюдателем за изучением русского языка и словесности в военно-учебных заведениях.

Незадолго до этого Введенский предпринял попытку получить кафедру в Университете. Неудача этого предприятия сильно огорчила его, тем более, что получивший кафедру М. И. Сухомлинов {Сухомлинов М. И. (1828-1901) - филолог и историк, автор "Истории Российской академии", профессор Петербургского университета.}, судя по свидетельствам современников, вовсе не превосходил его в познаниях и красноречии.

В 1853 г. осуществилась давнишняя мечта Введенского о поездке за границу. Желание повидать "чужие края" родилось у него еще в детстве, когда он двенадцатилетним мальчиком прочитал "Письма русского путешественника" Н. М. Карамзина. Впоследствии Введенский говорил, что это была первая книга, прочитанная им с любовью. Намерение увидеть Европу, подкрепленное убеждением, что для "основательного изучения литератур иностранных необходимо путешествие" (Э 470, с. 253), наконец исполнилось. Обычную "образовательную поездку", которую дворянские недоросли совершали рано, не обремененные излишними познаниями, попович Введенский проделывает сорокалетним человеком. Лондон для него - почти что "свой" город: ведь здесь живут герои Диккенса и Теккерея, с которыми Введенский "не расстается" уже семь лет. Не удивительно, что Лондон нравится ему больше Парижа: записки Введенского об англичанах дышат наивным и несколько смешным восторгом. "На берегах Темзы человек является истинным богатырем, - пишет он, - по произволу распоряжается силами природы для собственного блага, знает цену жизни и умеет окружить ее тысячами наслаждений: здесь не выступает на сцену шарлатанство, чтобы играть высокими интересами человечества, здесь умеют любить и ненавидеть истинно по-человечески. Вот где узнаешь наглядно истинное достоинство и колоссальное могущество человека. Вот где явственно различаешь рассвет новой цивилизации. Недаром англичанин съедает в сутки по восьми фунтов и выпивает по четыре бутылки крепкого портеру: это имеет свое важное значение" (Э 370, с. 191).

Будучи в Лондоне, Введенский пытается нанести визит Диккенсу, но безуспешно: Диккенс в это время был в отъезде. Легенда об их встрече, широко распространившаяся и поддержанная даже близким к Введенскому А. П. Милюковым, недостоверна {Историю возникновения этой легенды подробно осветил Ю. Д. Левин в статье "Иринарх Иванович Введенский и его переводческая деятельность" (см. Э 943).}.

Заграничное путешествие было последним светлым периодом в жизни Введенского. Вскоре по возвращении он ослеп. Благосветлов пишет, что это несчастье приключилось с Введенским вследствии употребления бинокля при осмотре достопримечательностей Парижа и Лондона. Конечно, дело было не в бинокле: у Введенского и раньше было слабое зрение, которое он вовсе не щадил, работая нередко буквально с утра до ночи. Пораженный ужасным (а для книжника - в особенности) недугом, Введенский не терял присутствия духа и даже продолжал работать. Но не только зрение ему отказало - здоровье его становилось все хуже, и 14 июня 1855 г. на сорок втором году жизни он скончался.

Введенский перевел с английского два романа Теккерея: "Базар житейской суеты" и "История Пенденниса", а также пародийный "Опыт продолжения романа Вальтера Скотта "Айвенго"". Из Диккенса Введенским были переведены три романа: "Домби и сын" (первая крупная работа Введенского, опубликованная в 1847 г. журналом "Современник" под заглавием "Торговый дом под фирмою Домби и сын"), "Замогильные записки Пиквикского клуба" (Отеч. зап., 1849-1850), "Давид Копперфильд" (Отеч. зап., 1853) и рассказ "Договор с привидением" (Отеч. зап., 1849). Кроме того, им переведен роман Фенимора Купера "Дирслейер" (Отеч. зап., 1848), Коррер Белл (псевдоним Шарлотты Бронте) "Дженни Эйр" (Отеч. зап., 1849), Каролины Нортон "Опекун" (Отеч. зап., 1852) и Оливера Голдсмита "Векфильдский священник" (этот перевод опубликован не был и, очевидно, не сохранился).

Работал Введенский с невероятной скоростью. Так, например, за один год были переведены два больших романа: "Давид Копперфильд" и "История Пенденниса". Это значит, что Введенский должен был переводить по пять-шесть страниц ежедневно. И это при том, что переводы были для него "побочным" трудом - основное время отнимало преподавание. Остается предположить, что Введенский, по выражению Фета, "строчил" свои переводы, торопясь сообщить читателю новости "литератур иностранных". Может быть, это отчасти объясняет ту удивительную смесь небрежности и мастерства, которая свойственна его переводам.

Обыкновенно переводная литература отличается от оригинальной излишней правильностью, приглаженностью языка. Переводы Введенского являют полную противоположность этому общему правилу. Временами у читателя возникает впечатление, что перед ним подлинный авторский текст, а не "слепок" с него. Причиной тому не только литературная одаренность Введенского, но и своеобразие его переводческих принципов. Дело в том, что Введенский, исполненный глубочайшего почтения по отношению к переводимым им писателям и бывший, по-видимому, благодарным и вдохновенным читателем, не имел особенного уважения к самим текстам. "Буква" интересовала его лишь постольку, поскольку через ее посредство ему становился доступным "дух". Нимало не сомневаясь в том, что дух понят им верно, он передавал его своими словами, то близкими к подлиннику, то совершенно "новыми". Как пишет Благосветов, Введенский "не влачился раболепно за своими образцами". Отсюда - огромные достоинства и огромные недостатки его переводов.

Основное достоинство - свободный и гибкий язык и естественность диалогов. В переводах Введенского персонажи действительно говорят по-русски, сквозь живой разговорный язык не "просвечивают" чужеродные синтаксические структуры, английским междометиям и "сорным" словам он умело находит общеупотребительные соответствия. Впрочем, Введенский чувствовал себя свободным не только в выборе русских слов, соответствующих оригиналу, он также чувствовал себя свободным от необходимости быть точным и не считал за грех сокращать или расширять текст по своему усмотрению. "Расширяя" диалоги, он вводил в них дополнительные "разговорные" обороты, малозначащие "видишь ты", "послушай", "право" и т. д. Там, где эти добавления умеренны, они оживляют диалог, но это приобретение сопровождается значительной потерей: переводимые произведения частью утрачивают свое стилистическое своеобразие и начинают походить одно на другое.

Складывается парадоксальная ситуация. Стиль Введенского настолько самобытен, что его переводы почти так же легко опознать по нескольким страницам, как, скажем, произведения Толстого или Достоевского. Зато автор оригинала угадывается с трудом. Введенский любил сочные, яркие краски и нередко усиливал то, что в оригинале было дано более тонко и бледно.

В целом переводы Введенского напоминают по стилю его собственные литературные опыты - автобиографические заметки, письма. Следующий отрывок из юношеского письма Введенского вполне бы мог попасться читателю в каком-нибудь из переводов Диккенса или Теккерея: "Многоуважаемый благодетель! Все обстоит доселе хорошо, а денег опять ни одной полушки. В правом кармане сочельник, а в левом великий пост. Сделайте милость, пришлите 25 рублей..." и т. д. (Э 370, с. 185-186).

Публике переводы нравились. Живость изложения делала чтение легким и увлекательным. Зато мнения критики разделились. Одни поддерживали общий толк, называя переводы первоклассными, другие не без основания находили в них множество недостатков. Среди них главный - невнимание к стилю подлинника. Вскоре по выходе в свет "Базара житейской суеты" "Современник" писал: "Он [Введенский] начал переводить Теккерея точно так же, как переводил Диккенса: тот же язык, те же ухватки, тот же юмор, тонкое различие наивного бесхитростного Теккерея от глубоко-шутливого Диккенса исчезло совершенно" (Э 296, с. 93).

Во многом это замечание верно. Введенский редко "смягчает" текст подлинника и обыкновенно эти смягчения вызываются цензурными соображениями. Так, английское "pinched herself on bread and water" (морила себя хлебом и водой) он переводит как "была чрезвычайно умеренна и строго соблюдала посты". Гораздо чаще, увлекаемый желанием насмешить читателя, он употребляет более резкие выражения, чем те, что есть в оригинале. Таким образом он нередко огрубляет юмор не только якобы "наивного бесхитростного" Теккерея, но и самого Диккенса. Вот тому пример: