Избранные произведения. Том 1 - Всеволод Иванов

Хохот.

Петер (сердито опираясь на стол, встает). Какая разница есть между тобою и шутом?

Баташ (указывая на стол). Только стол.

Хохот.

Ломоносов (поморам). Молодые, — забавляются. Баташ — язвительный, а, со всем тем, большой разум имеет. Баташ, ваши задачи пойдут скрытно всем ученым на разрешение. Где твоя?

Баташ (подавая Ломоносову манускрипт). Русский язык хорошо понимаю. Пишу не очень разборчиво. Мой задач, Михал Васильич, чтоб кожа такая, какой Аллах подметки не имеет.

Ломоносов (берет Калину за подбородок). Анкудин, вот тебе помощник. Покажи свои чаны. А глаза-то?! Глаза поморские — днем звезды видят! Лиза, жена, когда же обед?

Елизавета Андреевна. Готов, готов.

Ломоносов. Сейчас обедать будем, земляки.

Седой. На корабли нам пора, Михайло Васильич.

Ломоносов. Ничего. Обед у меня будет короткий, не утомим вас. Ученики торопятся на Урал, я — к своей громовой машине. Вот, смотрите, земляки, — это самый отличнейший наш академик, ученый Рихман. У него тоже такая же машина и он тоже будет молнию с неба ловить.

Седой. Молонью? С неба? Ах ты, господи боже мой! Наши поморы-то до чего дошли — молонью с неба тащат. Покажи машину, Михайло Васильич, покажи.

Рихман, Ломоносов, поморы уходят. Елизавета Андреевна вносит большую миску со щами, Поповский — штофы, Пиленко и Алексеев — блюда с хлебом.

Петер. Лизавета Андреевна! Берегите Михайлу Васильича. Опыт с молнией — опасен.

Пиленко. Думается, и торопит-то он нас к отъезду оттого, что боится, как бы кто из нас не пострадал при том его опыте.

Елизавета Андреевна. Да, да! Нужно беречь, нужно!..

Возвращаются Ломоносов, поморы и Рихман.

Рихман (на ходу Ломоносову). Мы с вами сегодня, Михайло Васильевич, громовые братья. Вместе одну и ту же молнию будем ловить! И, думая о великой силе молнии, я думаю вместе с тем о крошечных, нечувствительных частицах, то есть об атомах. Вы правы, говоря, что каждая из сих ничтожных частиц — целая планета, с доступным науке движением сил. И не вы ли, Михайло Васильевич, открыв силу молнии, откроете нам движение мировых сил в атоме?

Ломоносов. До тайны атома еще далеко, Егор Вильгельмыч!

Рихман. Русским?

Ломоносов. Ну, русским, вестимо, ближе всех.

Рихман. Глядя на сих великанов-поморов, я тоже так думаю.

Все садятся за стол. Рихман стоит.

Ломоносов. Егор Вильгельмыч, ты что же не садишься?

Рихман. Благодарю. Я не могу сесть. Спешу к своей машине. Михайло Васильич, помни: мы — громовые братья! (Уходит.)

Ломоносов. Беспокойный он нонче. (В дверях кричит вслед Рихману.) Егор Вильгельмыч! Во время грозы стой от соединительных прутов футов на десять. Иначе — опасно! На десять футов, не менее!

Голос Рихмана: «Понимаю! Буду стоять на десять футов, не менее!»

Ломоносов садится за стол.

Седой. Вижу, Михайло Васильич, работы у тебя хоть отбавляй.

Ломоносов. И лучше б работали, когда б злодеи не мешали. (Кричит в дверь плавильной.) Захар, оставь дежурного у плавильных печей, иди обедать!

Захар (высовывая голову). Некогда! Прошлый раз я из-за лекции по астрономии чуть руду не пожег, а теперь из-за обеда? (Скрылся.)

Седой. Во имя отца, и сына, и святого духа да будет благословенна и пища и жизнь наша.

Все (крестясь). Аминь. (Садятся.)

Едят молча, не спеша, из одной миски, — держа ложки над кусками хлеба. Из плавильного отделения доносится шум мехов и дыхание пламени. Поповский наполняет чарки.

Ломоносов (Поповскому). Николай Никитич, а ты что ж не присядешь?

Поповский. Кто водку разливает да подает, тому на Руси садиться некогда. (Меняет штофы.)

Седой. Михайло Васильевич, пить много грех, а совсем не пить тоже бога гневить.

Поповский. Истина!

Ломоносов. Выпил бы, да не идет, Евграф Иваныч. Забота: ученики уезжают Россию обогащать да обворужать…

Подволошнов. Война, что ли?

Ломоносов. Война не война, да и до войны недалеко. Ты по себе, шкипер, знаешь, что искусный мореплаватель не токмо в бурю, но и в тишину бодрствует: укрепляет орудия, готовит паруса, мерит глубину моря и от потаенных водою камней блюдется.

Пиленко. Михайло Васильич! Учили вы нас ранее прочего идти не за своим счастьем, а за счастьем отечества. А коли, говорили вы, подвернется по дороге и немножко твоего счастья, слава богу! Прошу, Михайло Васильич, выпить за путь-дорогу нашу, кою свершаем мы по слову вашему.

Петер. Михайло Васильич, всю жизнь ради России отдадим!

Ломоносов. За Россию? (Берет чарку и держит ее обеими руками.) Россия? Видится мне, братья, Россия. Да не теперешняя, несчастная, горькая, с народом темным и нищим, хоть и гордым. Видится мне Русь лет за полтораста — двести. Вижу я отчизну нашу могущественнейшей, счастливейшей и грознейшей для врагов ее! Вижу я Россию по всей земле правду простирающей.

Российская тишина пределы превосходитИ льет избыток свой в окрестные страны.Воюет воинство твое против войны,Оружие твое Европе мир приводит!

За Россию, русские!

Все встают.

Уктусский (показываясь в люке потолка). Туча с норда над Адмиралтейством, низкая, черная, идет без грома!.. (Ломоносов встал.) И тройки для ребят подали. Что сказать?

Ломоносов. Скажи, что идут.

Студенты встают.

Постой, постой! Обед доедайте. Жить вам на Урале долго, лет пять или семь. На всякий случай лет на десять наедайтесь.

Ученики садятся.

Седой. Пора и нам на корабли.

Ученики встали.

Ломоносов. Встали? Ну, а теперь присядем и помолчим по русскому обычаю. (Все садятся. Ломоносов, глядя в пол и как бы рассуждая сам с собою, тихо говорит.) Молчу… И думаю: вот вернутся мои ученики и будет уже открыт Московский университет, самое горячее чаяние мое. И захочется мне тогда рассказать им побасенку…

Пиленко (тихо). А вы сейчас расскажите, Михайло Васильевич!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});