Дочь орла - Джудит Тарр

— А как это делают в Византии? Ослепляют? Или удар кинжалом в темноте?

Ее пальцы сжали подлокотники кресла. Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, овладеть своим голосом:

— Здесь не Византия.

— Нет, — сказал он, оставив насмешки. — Конечно, нет. Я не детоубийца. Он вел себя вполне разумно до тех пор, пока я не попытался оставить его в Магдебурге. Он захотел ехать с нами.

— Он здесь?

— Здесь и в полном здравии. И так будет всегда. Кто знает, может быть, он будет моим наследником, если у меня не будет собственных детей. А может быть, он пожелает надеть сутану, как сделал мой дядя Бруно, и станет святым или даже папой. Видишь, какую свободу выбора я ему предоставил.

— Вижу, что ты отнял у него то, что по праву принадлежит ему. — Она встала. Поклонилась так, как должна кланяться дочь императора, рожденная в Пурпурной комнате, человеку королевской крови. Ни на волосок ниже. Ни на волосок меньше.

Он не разбирался в тонкостях Византии. Он не подумал приказывать ей; он не пытался выговаривать ей. Он просто позволил ей уйти.

33

Оттон играл в огороде, где снег почти стаял, а солнце слегка пригревало. Он подрос. В остальном он, к счастью, не изменился.

Аспасия немного постояла незамеченной, наблюдая за ним. Его нянька сидела к ней спиной под кривыми ветвями яблони. Оттон был поглощен игрой с большим пятнистым щенком. Судя по виду его одежды, эта игра иногда требовала и поваляться в грязи.

Щенок прыгал, лаял, лез целоваться, Оттон смеялся. Внезапно щенок заметил Аспасию. Он бочком поскакал к ней, уши его болтались, он принялся яростно ее облаивать.

Она порадовалась, что плащ защищает ее юбки. Однако щенок был не слишком усердным охранником: он резко остановился перед ней, обнюхал ее ботинки, вопросительно вильнул хвостиком. Она протянула ему ладонь. Хвост задвигался быстрее; он стремился запрыгнуть ей на руки.

Но Оттон опередил его. Он чуть не свалил Аспасию с ног. Он ничего не говорил. Он крепко обнимал ее за шею, он дрожал всем телом.

От радости, не от рыданий. Слезы текли у нее самой. Она понесла его, довольно увесистого, на скамейку под деревом и села возле удивленной и обрадованной Гудрун.

Оттон вырвался из ее объятий. На щеках его не было следов слез, они не пылали и не были бледны: здоровый румянец. Он улыбался до ушей. Потом улыбка исчезла, он нахмурился.

— Ты не сказала до свиданья, — проговорил он.

Она не стала напоминать, что он ушел, не оглянувшись, кататься на лошади.

— Но я вернулась, — сказала она, — ненадолго.

Он нахмурился еще сильнее:

— Ты не останешься?

— Я не могу. Я должна помогать твоей маме.

— Мама в Италии, — сказал Оттон.

— Да, — подтвердила Аспасия.

Оттон соскользнул с ее колен и вскарабкался на скамейку рядом с ней. Он обнял ее за талию.

— Это Волк, — сказал он, мотнув головой в сторону щенка. Продолжая играть, тот нашел палку и улегся на солнышке погрызть ее. — Он мой. Дядя Генрих подарил его мне.

Аспасия сглотнула, чтобы избавиться от кома в горле.

— Дядя Генрих хорошо обращается с тобой?

— Он подарил мне Волка, — ответил Оттон. — Он разрешает мне ездить на своем коне.

Что еще нужно мальчику? Аспасия не прониклась за это к Генриху большей симпатией. Он отнял у Оттона то, что принадлежало ему по праву рождения. То, что он дал взамен, как бы ни был счастлив Оттон, было слишком малой платой за украденное.

Оттон встретил ее радостно, но в нем была какая-то напряженность.

— Дядя Генрих говорит, что я вернусь в Кельн. Я не хочу ехать туда. Мне не нравится архиепископ Варен. Он говорит, что ты плохая.

Аспасия могла себе это представить.

— Может быть, если ты будешь вести себя хорошо, учить все, что тебе нужно знать, и слушаться, он разрешит тебе остаться. Архиепископы занятые люди. Они не могут все время изображать из себя охранников. — Тем более что ребенок, которого нужно было охранять, больше не был королем.

— Он говорит, что ты плохая, — повторил Оттон с наивной настойчивостью. — Он назвал тебя Иер… Иен… Иезавель. Это что?

Гудрун побагровела. Аспасия взглядом приказала ей не вмешиваться.

— Иезавель плохая женщина, — сказала Аспасия. — Этот человек, этот ехидный лицемер, как он посмел? Она еще покажет ему, как настраивать ее Оттона против нее.

Она не позволила своей ярости проявиться. Она улыбнулась, притянула к себе Оттона, приглаживая его спутанные волосы.

— Наверное, я плохая, если архиепископ так считает, — сказала она. — Но я все равно люблю тебя и очень рада тебя видеть.

— И я тебя люблю, — сказал Оттон. — Почему ты плохая?

— Мне не нравится архиепископ Варен, — ответила Аспасия, — и Генрих тоже. Мне нравится, — добавила она, — мастер Исмаил. Очень нравится.

— И мне, — сказал Оттон. — Он здесь? Он приехал с тобой?

— Ты хотел бы увидеть его?

Он нетерпеливо кивнул.

Исмаил приветствовал мальчика и его пса со сдержанностью, которая так ему шла. Но Аспасия знала, как сильно он взволнован: голос его звучал так ласково, как он говорил только с тяжелобольными, и он даже не смутился, когда Оттон, вихрем налетев на него, чуть не сшиб его с ног. Он только заметил мягко:

— Есть более миролюбивые способы выразить свою радость.

Оттон вспыхнул и опустил голову.

— Я так обрадовался, — сказал он.

— Конечно. — Исмаил не стал продолжать. С первого взгляда он согласился с Аспасией насчет состояния здоровья мальчика, и осмотр, замаскированный под игру, подтвердил это: ребенок был совершенно здоров и рос как сорняк.

Гудрун заверила их, что его достаточно хорошо кормят. Она добавила, что он должен отправиться в школу при Кельнском соборе, где будет учиться грамоте и хорошим манерам.

С этим едва ли можно было спорить. Именно с этого хотела начать и Феофано. Но архиепископ Варен…

— Что говорит на это его преосвященство?

— Его преосвященство, — отвечала Гудрун, слегка скривив губы, — готов ублажать его величество так долго, как того пожелает его так называемое величество.

Обычно Гудрун не бывала так остра на язык. Ясно было, что она думает обо всем этом. Она еще больше все прояснила, спросив:

— Ты приехала, чтобы украсть его величество обратно?

На мгновение Аспасия была почти готова сказать «да». Но осторожность возобладала над порывом. Она не без сожаления покачала головой:

— Я не могу подвергнуть его опасности. Он будет в полной безопасности под твоим присмотром; в Кельне он будет достаточно далеко от войны.