Мюзик-холл на Гроув-Лейн - Шарлотта Брандиш

стену, увешанную выцветшими журнальными изображениями кинозвёзд и театральных артистов. Солнце, так долго скрывавшееся за преградой снежных туч, трудилось без устали.

Зимний полуденный свет, процеженный сквозь цветные занавески, наполнял комнату прохладным голубоватым свечением, будто бы пансион со всеми его крошечными комнатками-каютами, подушечками, безделушками и глиняными вазонами у входа медленно и неотвратимо погружался в воду. За тонкой стенкой слышались шаги, голоса – они сливались в уютный мерный гул, от которого клонило в сон и сами собой закрывались глаза.

– Знаешь, самое забавное во всём этом то, что на сцене она правдива как никогда. Там с неё слетают лживость и фальшь, там она настоящая. Там, уверен, ей бы и в голову не пришло солгать, что все её родные умерли и никого не осталось в живых.

– Я не успела тебе сказать: Лавиния жива, но потеряла много крови и очень слаба. Инспектор запретил пока говорить остальным.

– Что ты сказала?!

– Что ты сказал?!

Близнецы произнесли это одновременно и резко повернулись друг к другу. В зеркале на стене отразились их лица: обрадованное Филиппа и взволнованное, потрясённое Оливии.

– Лавиния жива? Что же ты молчала?

– Повтори, пожалуйста, что ты сейчас сказал?

– Проклятье, Олив, как ты могла промолчать?! Сказал что? – Филипп в недоумении нахмурился.

– Про Имоджен. Повтори!

Что-то в голосе сестры заставило Филиппа забыть о своём возмущении и послушно повторить:

– Я говорю, самое забавное заключается в том, что на сцене она никогда не лжёт. Если Имоджен играет роль, то ей веришь безоговорочно, такую силу она вкладывает в каждое слово, в каждый жест…

– Я поняла, – Оливия испустила вздох, полный невыразимого облегчения. – Так вот что Лавиния имела в виду!.. Господи боже мой, как же я сразу не догадалась!.. – она прикрыла лицо ладонями, склонилась к коленям и неразборчиво что-то забормотала, издавая хриплые стоны и раскачиваясь, как язычник в религиозной экзальтации.

– Олив, ты в порядке? Что с тобой? Ты, часом, не помешалась? – забеспокоился Филипп, с сомнением поглядывая на сестру.

– Нет, – Оливия резко выпрямилась, откинула волосы со лба и поправила сбившийся набок воротничок рубашки. – Наоборот, я наконец прозрела, – с некоторым пафосом заявила она, дрожа, словно в лихорадке.

Глаза у неё воинственно заблестели, и Филипп ещё больше встревожился.

– Что, скажи на милость, ты собираешься…

– Будь здесь, никуда из пансиона не уходи, – повернувшись к брату спиной, Оливия уже торопливо рылась в комоде в поисках свитера. – Ни слова о Лавинии. И скажи всем, что инспектор приказал никому до завтра не уезжать.

Когда она обернулась, Филипп внимательно на неё посмотрел.

– Нет, ты точно сошла с ума, – с уверенностью заявил он и, пародируя манеру одного известного доктора психиатрии, поправил на носу воображаемые очки. – И я вынужден настаивать на курсе ледяных ванн и растительной диете.

* * *

– С ума вы сошли, что ли? – подобное предположение о психическом состоянии Оливии высказал и инспектор Тревишем, когда ему доложили о том, что в театр настойчиво пытается проникнуть одна из актрис, которая просит передать, что знает, где скрывается мисс Маргарет. – Мисс Адамсон, я ведь предупреждал вас, что информация… – инспектор огляделся по сторонам и понизил голос до шёпота, – о мисс Маргарет строго засекречена!

– Я понимаю, сэр, – Оливия была сама кротость, – но сержант Гатри ни в какую не хотел пропускать меня в здание театра, а мне во что бы то ни стало нужно поговорить с вами.

Мимо бутафорской торопливо прошли двое констеблей. Отдуваясь, они тащили резной сундук иллюзиониста. Сержант Гатри семенил за ними, в руках у него был ящичек с гримом, принадлежащий Мардж Кингсли.

– Искать! Искать везде! – гаркнул им вслед Тревишем, и у Оливии зазвенело в правом ухе. – Если понадобится, разобрать по кирпичику всё здание до самого подвала! Кстати, мисс Адамсон, здесь есть подвал?

– Не знаю, сэр, – Оливия пожала плечами. – Но разве в этом есть необходимость? Я сказала правду: я знаю, где находится похищенный экспонат. Ну, не то чтобы я точно знаю место, где он находится, – поспешно пояснила она, – но точно знаю, у кого. И это не Арчибальд Баррингтон, уверяю вас. Вы так и не сказали ему, что мисс Бекхайм жива?

Инспектор внимательно посмотрел на девушку.

– И не собираюсь, – холодно заверил он её. – Мистер Баррингтон будет находиться под стражей до самого суда за попытку предумышленного убийства. Этим делом уже заинтересовался судья Бриггс, а он обычно спуску никому не даёт. А вы, мисс Адамсон, – Тревишем плотно закрыл дверь, отрезав бутафорскую от коридора, по которому сновали констебли, – выкладывайте всё, что знаете, и поскорее. Так кто, по-вашему, похитил мисс Маргарет?

– Не то чтобы похитил, инспектор… Похитила экспонат Люсиль… То есть Эмма… А этот человек всего лишь… ну, можно сказать, всего лишь позаимствовал жемчужину на некоторое время, – Оливия была довольна собственной формулировкой, но, как выяснилось, напрасно.

– Значит, позаимствовал? – тон инспектора стал ещё холоднее. – Признаюсь, мисс Адамсон, эта ваша манера оправдывать преступников приводит меня в замешательство. Вот уж чего я никак не ожидал от дочери Джона Адамсона… Ладно, вернёмся к делу. И кто же это, мисс Адамсон? Кто же «позаимствовал» бесценный экспонат да так и забыл признаться в этом? Вы кого-то покрываете? Кого-то, кто вам дорог? Поэтому и пришли? Чтобы просить о снисхождении для него?

Оливия покраснела от возмущения.

– Что вы, сэр! Филипп бы никогда…

– Тогда кто же это, мисс Адамсон?

Вскинув левую руку, он взглянул на часы и выразительно постучал указательным пальцем по циферблату.

Набрав в грудь больше воздуха и сделав над собой усилие, чтобы не зажмуриться, Оливия выпалила:

– Я скажу вам, кто это, сэр, только если вы пообещаете не предъявлять обвинение Арчибальду Баррингтону до завтрашнего утра. Взамен я даю честное слово, что к полуночи вы получите и жемчужину, и того, кто осуществил убийство Эммы де Марни и покушение на Лавинию Бекхайм.

– Постойте-ка… – глаза Тревишема расширились от удивления, и Оливия только сейчас заметила, что они немного отличаются цветом – правый тёмно-голубой, а левый серо-коричневый, почти карий. – Вы что же это, шантажируете меня? – казалось, инспектор никак не может поверить услышанному.

– Не то чтобы шантажирую, сэр… Скорее, предлагаю сделку, – поправила его Оливия, но Тревишема уже было не унять.

Позабыв о том, что он спешит, и день его расписан поминутно, инспектор добрую четверть часа делился своими соображениями по поводу поведения нынешней молодёжи, неуважении к полиции и позоре, что падёт на голову Джона Адамсона, узнай он о бесстыдном поведении его дочери. Последнее утверждение, впрочем, вызвало у Оливии не раскаяние, как того добивался Тревишем, а лёгкое злорадство.