Космический Апокалипсис - Аластер Рейнольдс

Вмешалась Паскаль:

— Прекратите! Сейчас не время подпускать друг другу шпильки!

— Не знаю, не знаю, — отозвался Силвест. — Пять часов кажутся мне весьма долгим временем. А ты как думаешь, Кэл?

— Ты совершенно прав. Да и вообще, что она понимает? — Кэл бросил на Паскаль злобный взгляд. — Это у нас такая традиция, милочка. Мы таким образом… как бы это выразиться… проясняем отношения. Если он проявляет что-то, хоть отдаленно похожее на сердечность, я тут же начинаю бить тревогу. Это означает, что он собирается заставить меня оказать ему очень затруднительную для меня услугу.

— Нет, — возразил Силвест. — Для получения затруднительных одолжений я просто угрожаю стереть твою запись. Я пока не нуждался в получении от тебя ничего столь серьезного, чтобы притворяться приятным, и, надеюсь, такое время никогда не настанет.

Кэлвин подмигнул Паскаль.

— Он, конечно, прав. Глупо с моей стороны.

Он выглядел весьма импозантно в своем фраке цвета пепла, со стоячим воротником, с рукавами, покрытыми переплетающимися золотыми шевронами. Обутая в сапог нога закинута на колено другой, длинная фалда закрывает эту ногу как бы завесой из мягких складок. Его бородка и усы отросли, и их трудно было назвать пушистыми. Они создавали блистательную скульптурную композицию, которая может появиться на свет лишь заботами армии преданных и отлично вышколенных слуг-автоматов. Янтарный монокль-компьютер закрывает одну глазницу (причуда, поскольку Кэлвину сразу же после рождения были сделаны имплантаты для прямой связи с Сетью). Волосы (он носит их сейчас длинными) зачесаны назад и образуют там нечто вроде маслянистой ручки амфоры, соединяясь с черепом вторично вблизи от макушки. Силвест попытался датировать весь этот ансамбль, но не сумел. Вполне возможно, он был результатом воспоминаний Кэла о каком-то определенном моменте тех лет, когда он правил в Йеллоустоне. Но с равным успехом этот облик мог возникнуть из ничего, чтобы убить время и избавиться от скуки, когда все дела давно переделаны.

— Итак?

— Аэроплан несет меня на свидание с Вольевой, — сказал Силвест. — Ты ее, конечно, не забыл?

— Как можно забыть? — Кэлвин удалил монокль и задумчиво потер его о рукав. — И как же это у вас получилось?

— Долго рассказывать. Она надавила на колонию. У них не осталось другого выбора, как выдать меня. И уж если по правде, то и тебя тоже.

— Она хочет меня?

— Не стоит, пожалуй, разыгрывать такое удивление.

— А я и не удивлен. Просто разочарован. Ну и, разумеется, уж больно внезапно все это на меня свалилось, — Кэлвин вставил монокль обратно, и увеличенный глаз сверкнул за янтарным стеклом. — Ты думаешь, мы нужны ей оба в качестве гарантии? Или у нее есть более конкретные пожелания?

— Последнее более вероятно. Хотя она и не спешит объявить о своих намерениях.

Кэлвин задумчиво покивал головой.

— Итак, ты имел дело только с Вольевой?

— Тебе это кажется странным?

— Я бы ожидал, что на определенном этапе свой нос должен высунуть наш друг Саджаки.

— Я тоже, но она ни разу не объяснила его отсутствия, — Силвест передернул плечами. — Но имеет ли это значение? Один хуже другого.

— Верно, но, имея дело с Саджаки, лучше понимаешь ситуацию.

— Более примитивен, хочешь сказать?

Кэлвин уклончиво мотнул головой.

— Считай как хочешь, но он по крайней мере держит слово. И он — или кто у них там сейчас главный — имел совесть не беспокоить тебя до сих пор. Сколько времени прошло с тех пор, когда мы в последний раз были на борту этого готического безобразия, которое они именуют «Тоской по Бесконечности»?

— Около ста тридцати лет. И куда меньше для них — всего несколько десятилетий, как я понимаю.

— Я думаю, нам следует ожидать худшего.

— Чего именно?

— Того, — начал Кэлвин с наигранным спокойствием, — что на нас возложат определенную задачу, связанную с неким джентльменом, — он скосил глаза на Силвеста. — Кстати, а многое ли ей известно?

— Гораздо меньше, чем я думала, кажется, — Паскаль вовсе не выглядела довольной.

— Я рассказал ей лишь кое-что, — ответил Силвест, глядя в пространство между женой и записью отца на бета-уровне. — Для ее же блага.

— Ах, большое спасибо!

— Конечно, у меня были собственные сомнения…

— Дэн, чего, собственно, хотят эти люди от тебя и твоего отца?

— Боюсь, это еще одна довольно длинная история.

— У нас с тобой есть пять часов — ты только что сам сказал. Конечно, если вам обоим удастся отвлечься от вашего сеанса взаимного обожания.

— Не слыхал никогда такого названия. Какое-то представление о ситуации у нее есть, сынок?

— Да, — согласился Силвест. — В корне неверное.

— И все-таки тебе стоило бы рассказать ей больше — так сказать, представить картину в целом.

Самолет сделал особенно резкий разворот. Кэлвин был единственным, кто не ощущал физических особенностей полета.

— Ладно, — сказал Силвест, — хотя мне и сейчас кажется, что ей лучше знать меньше, чем больше.

— А почему бы вам не дать мне возможность судить об этом самой? — спросила Паскаль.

Кэлвин усмехнулся.

— Начни рассказ со сведений о милейшем капитане Бреннигене — мне кажется, так будет лучше.

Таким образом, Силвест рассказал жене все. До сих пор он искусно обходил вопрос, почему команда Саджаки так хочет заполучить его. У Паскаль было право знать это, конечно, но сам сюжет был настолько омерзителен для Силвеста, что он изо всех сил старался оставить его в стороне. Он, разумеется, лично не имел ничего против капитана Бреннигена, даже сочувствовал этому человеку, с которым произошла такая жуть. Капитан был уникальной личностью с уникальной и страшной судьбой. И если он (насколько мог судить Силвест) в настоящее время находился без сознания, то в прошлом был вполне энергичен и проницателен и может снова стать таким же в будущем, если, что мало вероятно, его удастся излечить. Ну и что в том, что в туманном прошлом за Капитаном числились даже преступления? Безусловно, этот человек расплатился за прежние грехи своим нынешним положением. Нет, любой человек пожелал бы Капитану удачи, а большинство людей захотели бы одолжить ему свою энергию, чтобы помочь, если, конечно, им бы это ничем плохим не грозило. Да и небольшой риск тоже был бы вполне оправдан.

Но то, чего команда хотела от Силвеста, — было куда большим, нежели просто риск лично собой. Они могут потребовать, чтобы он подчинился Кэлвину, разрешил Кэлвину войти в его мозг и взять на себя контроль над его — Силвеста — моторикой. Даже одна мысль об этом вызывала у Силвеста неодолимое отвращение. Даже взаимодействие с Кэлвином как с имитацией бета-уровня — и то было весьма неприятным. Он чувствовал себя так, будто встречается с привидением отца. Он уничтожил бы эту запись годы назад, если бы она не оказалась несколько раз удивительно полезной, но вообще само сознание, что она существует, заставляет его содрогаться. Кэл был слишком проницателен и хитер в своих… в своих суждениях. Он прекрасно знал, что случилось с его записью на альфа-уровне, хотя никогда не жаловался по этому поводу и даже не заговаривал об этом. Но каждый раз, когда Силвест допускал его в свой мозг, ему казалось, что Кэлвин все глубже запускает в него свои щупальца. Каждый раз Кэлвин узнавал его все лучше и лучше и учился более точно предсказывать поведение Силвеста. Так во что же превращается тогда он сам, если то, что он считал своей свободной волей, так легко копируется обрывком компьютерной программы, теоретически не имеющей собственного сознания? Это было хуже, чем, например, обезличивающий процесс перезаписи сознания. Даже в физическом смысле процедура была отвратительна. Его собственные моторные сигналы блокировались у самого их источника, их блокировала похлебка из лекарственных препаратов, воздействующих на нервную систему. Он был парализован — и все же двигался, как человек, одержимый демоном. Кошмарные переживания, испытывать которые вторично у него не было ни малейшего желания.

Нет, думал Силвест. Капитан может отправляться ко всем чертям. С какой стати он должен жертвовать своей человеческой сущностью, чтобы спасти кого-то, кому следовало помереть уже давным-давно? Сейчас большим преступлением, чем дать Капитану страдать, было стремление его команды заставить Силвеста облегчить эти страдания такой ценой.

Кэлвин, конечно, видел все это в другом свете… не столько испытание, сколько возможность…

— Конечно, я был первым, — сказал он. — Давно, когда я еще был материален.

— Первым в чем?

— Первым, кто обнаружил его. Но уже тогда он был в значительной степени химерийцем. Некоторые технологии, примененные для того, чтобы он не рассыпался, датируются временем до эпохи Просвещения. И одному Богу известно, как стара была плоть Капитана, — он погладил бороду и усы, как будто вспоминая весь ужас этой комбинации. — Все это было, разумеется, еще до Восьмидесяти. Но я уже тогда был известен как смелый экспериментатор, работающий на рубежах самых радикальных позиций химерийской науки. Меня не устраивала мысль просто об обновлении той технологии, которая была создана до Просвещения. Мне хотелось пойти дальше того, чего им удалось достигнуть. Я хотел обогнать их, пусть нюхают пыль из-под моих колес. Я хотел двинуть науку так далеко вперед, чтобы дряхлая оболочка Капитана расползлась на нитки, а я бы потом соткал ее наново.