Дневник моих встреч - Юрий Анненков

Начинается самое тяжелое: оторванность от родины, материальные затруднения, болезнь, неисцелимость которой Георгий Иванов отчетливо сознает. Но его поэзия не умирает. Сознание безнадежности не убивает ее, но придает ей неповторимо трагический, ни у кого больше не встречающийся оттенок. Постепенно для Иванова становится ясным: только поэзия и больше — ничего.

То, о чем искусство лжет,Ничего не открывая,То, что сердце бережет —Вечный свет, вода живая…Остальное пустяки.Вьются у зажженной свечкиКомары и мотыльки,Суетятся человечки,Умники и дураки.

И вдруг — все наоборот:

Художников развязная мазня,Поэтов выспренная болтовня…Гляжу на это рабское старанье,Испытывая жалость и тоску:Насколько лучше — блеянье баранье,Мычанье, кваканье, кукареку.

Трагедия, духовный распад, «распад атома» (как назвал Иванов свою замечательную книгу в прозе) расширяются, превращаясь иногда в вопль:

Истории зловещий трюм,Где наши поколенья маются,Откуда наш шурум-бурумК вершинам жизни поднимается.И там, на девственном снегуЛожится черным слоем копоти…Довольно! Больше не могу! —Поставьте к стенке и ухлопайте!

И опять — неожиданный покой и даже какая-то нежная нота с легкой иронией:

Голубая речка,Зябкая волна,Времени утечкаЯвственно слышна.Голубая речкаОбещает мнеТеплое местечкоНа холодном дне.

И снова:

Строка за строкой.Тоска. Облака.Луна освещает приморские дали.Бессильно лежит восковая рукаВ сиянии лунном, на одеяле.Удушливый вечер бессмысленно пуст.Вот так же, в мученьях дойдя до предела,Вот так же, как я, умирающий ПрустПисал, задыхаясь. Какое мне делоДо Пруста и смерти его? Надоело!Я знать не хочу ничего, никого!

Это уже агония. Последние вспышки надежды прерываются отчаянием:

А может быть, еще и не конец?Терновый мученический венецЕще мой мертвый не украсит лобИ в fosse commune мой нищий ящик-гробНе сбросят в этом богомерзком Йере.Могу ж я помечтать, по крайней мере,Что я еще лет десять проживу,Свою страну увижу наяву…. . . . . . . .Вздор! Ерунда! Ведь я давно отпет.На что надеяться, о чем мечтать?Я даже не могу с кровати встать.

Чем драматичнее становились темы поэзии Иванова, тем все совершеннее, индивидуальнее и, следовательно, свободнее делалось его творчество. В статье «Свобода творчества» Николай Оцуп говорил: «В сущности, между двумя терминами, стоящими в заголовке этой статьи, можно поставить знак равенства. В самом деле, свобода может быть воистину свободой только если она творческая, так же как творчество может лишь тогда называться этим именем, когда оно совершенно свободно».

Это определение замечательно.

Еще за несколько лет до смерти Георгий Иванов писал:

Что ж, поэтом долго ли родиться…Вот сумей поэтом умереть!

Георгий Иванов умер поэтом.

Покойному Иванову Ирина Одоевцева посвятила стихотворение, полное душевной чистоты и драматичности:

Скользит слеза из-под усталых век,Звенят монеты на церковном блюде…О чем бы ни молился человек,Он непременно молится о чуде:Чтоб дважды два вдруг оказалось пять,И розами вдруг расцвела солома,И чтоб к себе домой прийти опять.Хотя и нет ни «у себя», ни дома.Чтоб из-под холмика с могильною травойТы вышел вдруг, веселый и живой.

Кроме поэзии, Георгий Иванов оставил нам книгу своих, конечно преимущественно петербургских, воспоминаний: «Петербургские зимы». Здесь проходят А.Блок, Н.Гумилев, А.Ахматова, И.Анненский, Bс. Мейерхольд, Г.Чулков, О.Мандельштам, Л.Рейснер, Н.Кульбин, С.Есенин, С.Городецкий, В.Брюсов, Б.Пильняк, З.Гиппиус, Ф.Сологуб, А.Чеботаревская, Л.Андреев, Е.Чириков, А.Волынский, М.Кузмин, Вс. Иванов, В.Нарбут, В.Пяст, И.Рукавишников, Р.Ивнев, Б.Лившиц, Л.Каннегиссер, В.Зоргенфрей, Н.Клюев, В.Хлебников, И.Северянин, В.Маяковский, Д. и В.Бурлюки, Б.Садовской, Д.Цензор, К.Олимпов, С.Судейкин, И.Рубинштейн, Б.Григорьев, А.Лурье, Э.Верхарн, П.Фор, А.Дункан, многие другие, Б.Пронин с неизбежной «Бродячей собакой», а также А.Луначарский, Блюмкин, О.Каменева, Дзержинский, Урицкий…

Само собой разумеется, что в этой книге, как и всегда в личных воспоминаниях, можно встретить страницы спорные, но огромная ценность этой книги, взятой в целом (как и все творчество Георгия Иванова), остается для нас неоспоримой.

Всеволод Мейерхольд

Мейерхольд любил говорить:

«Связь между искусством и реальностью —

та же, что между вином и виноградом».

Всеволод Мейерхольд

Я был еще ребенком дошкольного возраста, когда во время короткого пребывания в Москве мой отец повел меня в Художественный театр: шла «Чайка» Антона Чехова.

Любопытное наблюдение: за границей, и в частности во Франции, я почти никогда, за редкими исключениями, не видел детей в театрах на обычных вечерних спектаклях. Для детей устраиваются специальные спектакли в дневные часы внешкольных дней. Пьесы тоже бывают особые: детский театр, или — театр для детей. Зрительные залы заполняются шумливым скопищем детей и подростков, приходящих в театр в сопровождении своих матерей, гувернанток или старших сестер. Мужчины в зале в таких случаях почти совершенно отсутствуют. В России, в дореволюционное время, дети приходили в большом количестве в театр (драма, опера, балет) в любые дни, с родителями, с дядями, с тетями. Детские театры (не считая, конечно, древних «Петрушек») появились в России только после революции. Один из самых совершенных в художественном отношении детских театров был основан в первые годы революции Генриеттой Паскар, талантливейшей и изобретательнейшей пантомимной актрисой и постановщицей. Аудитория этого московского театра состояла главным образом из школьников младших классов и воспитанников детских домов, приводимых в театр их учителями и воспитателями. Я никогда не забуду, как во время одного спектакля, в самый разгар действия, вдруг раздался в зрительном зале детский возглас:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});