Разбитые сердца - Бертрис Смолл

Неожиданно Рэйф Клермонский, положив на стол нож, нагнулся вперед и заговорил. За исключением моментов крайнего возбуждения, он всячески старался скрыть некоторую пронзительность своего голоса и говорил нарочито хрипловато. Сейчас же его слова легко доходили до самых удаленных мест за круглым столом, хотя смотрел он только на Ричарда.

— Вы очень удивитесь, если я скажу вам, что видел Старика с Горы и его цитадель?

Как и следовало ожидать, над столом пронесся приглушенный шум удивления, интереса и недоверия, перекрывая который отозвался Филипп Французский.

— Конечно, да, узнать об этом было бы удивительно и забавно, — отчетливо прозвучал его чистый голос.

— Так я вам расскажу, — сказал Рэйф, бросив на Филиппа взгляд, полный холодной неприязни, а потом оглянувшись на Ричарда. — Однажды мы с моим… с султаном отправились к нему с визитом. Это был совершенно секретный визит, и он взял с собой меня, а не кого-то из приближенных, потому что верил в мою… скромность. — На его лице на мгновение появилась какая-то особенная полуулыбка-полугримаса. — Мы подъехали к замку с серебряными куполами и полами — все было так, как в историях о нем, если не еще более изумительно. Замок стоит на уступе скалы, окруженный садами, красоты которых в рассказах скорее недооцениваются, чем преувеличиваются. У границы сада гора обрывается, образуя необычайно глубокое ущелье — оно выглядит как край земли. В один прекрасный день, когда мы гуляли по саду, Старик с каким-то странным любопытством спросил моего… султана: «Вот вы великий правитель, а скажите мне, прыгнул бы любой из ваших людей в эту пропасть, если бы вы приказали? Я имею в виду — охотно, с радостью?» Султан взглянул на меня, и на моем лбу выступил холодный пот.

Не потому, разумеется, что я собирался прыгнуть, а… О, они ни в грош не ставят человеческую жизнь, не успеешь и оглянуться, как… — Рэйф содрогнулся и продолжал, приковав к себе пристальное внимание всех присутствующих: — «А мои прыгнут», — проговорил Старик. Он что-то произнес, сделал знак, и, клянусь вам, милорды, святым крестом, откуда-то взявшиеся шесть человек подбежали к обрыву и с ликующими криками — да, я не ошибся, именно с ликующими криками бросились в пропасть. «Вот видите, — сказал Старик, отворачиваясь от обрыва с таким видом, словно отходил после ужина от стола, — мои люди знают, что, повинуясь мне, попадут прямо в рай». И, разумеется, с той же убежденностью они по единому его слову совершают эти почти ритуальные убийства.

Рэйфа слушали в полной тишине, затаив дыхание и с таким вниманием, какому позавидовал бы любой рассказчик. Потом заговорил, чуть подавшись вперед, Филипп Французский.

В эти последние дни, когда мне нечего было больше делать, кроме как наблюдать и слушать, я понял, что король Франции испытывал почти невольную недоброжелательность к Рэйфу Клермонскому, родственную ненависти человека к голубым глазам, потому что его когда-то обманула голубоглазая девушка, или неприязни женщин ко всем рыжеволосым мужчинам, так как однажды рыжий бродячий торговец продал ей плохой гребень. Глядя на Рэйфа, Филипп не мог не вспоминать о том, что Ричард заставил Акру капитулировать без участия союзников. Расположение Ричарда к Рэйфу и подчеркнутое уважение Рэйфа к Ричарду были ему ненавистны. Когда Ричард привел Рэйфа в шатер Филиппа и, представив как первого освобожденного пленного, рассказал его историю, Филипп проявил недоверие — или сделал вид — и потребовал доказательств.

Теперь он снова настаивал на доказательствах.

И, разумеется, хотя в тот момент мы о них не думали, те из нас, кто считались друзьями Ричарда, должны были быть благодарны Филиппу за то, что он не упустил момента, не так легковерно, как остальные, воспринял эту драматическую историю, и, подавшись вперед, заговорил с подчеркнутой учтивостью:

— Сэр Рэйф, вы действительно там были или же повторяете — я убежден, что искренне веря в это, — историю, которую вам рассказали? Я спрашиваю потому, что она слишком похожа на легенду, и еще потому, что со дня моего прибытия сюда все надоедают мне с вопросами о таинственном старике, в результате чего я прихожу к выводу, что Старик с Горы — мистический персонаж.

Загорелое лицо Рэйфа потемнело еще больше.

— Ваши слова равноценны обвинению во лжи. Я действительно сам его видел.

— Я не собираюсь опровергать ваши слова, — с терпеливой вежливостью возразил Филипп. — Судя по всему, вы видели вождя какого-нибудь племени, который произвел на вас сильное впечатление своей эксцентричностью. Но, как беспристрастный и любознательный собеседник, я должен спросить вас: существует ли в действительности некто, называющий себя Стариком с Горы, у кого…

— Но разве он не сказал нам только что… — начал Ричард.

Его прервал ровный, бархатный голос Конрада, маркиза де Монферра:

— Один момент, милорд английский! Милорд французский, когда вы пытались разузнать об этом мистическом персонаже, вам следовало обратиться ко мне. Я мог бы вам сказать, что он, несомненно, существует. Я знаю это. Я получил от него письмо.

Центр всеобщего внимания сместился.

— Подписанное?

— Письмо, написанное на латыни, не чернилами, а веществом, напоминающим деготь, с помощью какого-то инструмента вроде козьей ножки на листе белого шелка — но достаточно разборчиво. И подписанное: «Старик с Горы». Почему это кажется вам таким невероятным, Филипп? Вы же подписываете свои бумаги: «Филипп, король Франции». Он старый человек, правит в горах, и когда берется за свою козью ножку, это равносильно тому, что он подписывается.

— Но мне дали понять, — упрямо возразил Филипп, — что такого человека не существует и тот, кого называют этим именем, сродни западным духам или домовым.

— Ну, хорошо, — весело возразил Конрад, — если вы настаиваете, я получил письмо от духа. Вместе с весьма осязаемым тортом. Вполне весомым и вот таким большим. — Он показал руками, каким был торт.

— Милорд, он прислал вам торт? — спросил Рэйф Клермонский, забыв о контроле над собственным голосом, разлившимся пронзительной трелью.

Конрад де Монферра кивнул и улыбнулся. Потом, обращаясь ко всей компании, пояснил:

— Некоторое время назад, в Тире, у меня нашлась достаточная причина, чтобы повесить двух его так называемых ассасенов. Впрочем, сказать «причина», пожалуй, будет некоторым преувеличением. Они оказались замешанными в уличную драку, и если и заслуживали того, чтобы быть повешенными, то, вероятно, за прошлые дела, или за те, которые совершили бы в дальнейшем, если бы остались в живых. И я их повесил. Старик прислал мне очень дерзкое письмо, требующее компенсации. Я его, естественно, проигнорировал. Тогда на следующий день он прислал мне торт. Я обнаружил его утром около своей кровати, а мои слуги едва не умерли со страху, поскольку это свидетельствовало об их пренебрежении своими обязанностями. По-видимому, это его милая привычка — присылать торт как знак и как предупреждение. Торт у кровати означает, что Старик с Горы преследует тебя! Я верю, Филипп, что люди, получая один из его тортов, умирали от страха.