Кахатанна. Тетралогия (СИ) - Виктория Угрюмова

— А я хитрый лис. Я сумею оправдаться. Главное — ты, моя надежда на будущее Джералана.

Отец и сын долго еще сидели молча. Каждый думал о своем. Хайя Лобелголдой — о единственной женщине, которую он любил в своей жизни и которую ему пришлось умертвить. Хентей — о единственной женщине, которую он мог бы полюбить и которую должны были убить по приказанию его отца. Внезапно счастливая мысль посетила его.

— Отец! Они должны были уже пересечь территорию Джералана.

— Нет. Тень моего брата указала на то место, где oн погиб. Они должны быть там только послезавтра.

— Что же с ней могло случиться? — воскликнул молодой хан с такой тревогой, что Лобелголдой обеспокоился.

— Не важно, что с ней случилось. Важно, что она не должна остаться в мире живых. А ты сегодня же выедешь к Зу‑Л‑Карнайну. Я дам тебе сопровождающих.

— Слышишь?! — им будет строжайше приказано не подчиняться тебе, если ты вздумаешь повернуть к ущелью. Это не твоя война, сын.

— Отец! Император так ждет ее обратно.

— Сын, страна ждет нас. Мы не можем иначе…

— О боги, боги!.. — потрясение шепчет Хентей.

Каэтана была еще слишком слаба, чтобы ехать верхом, и Бордонкай путешествовал вместе с ней на верблюде, чтобы хоть как‑то облегчить тряску. Ворон послушно шагал рядом, поглядывая на хозяйку влажными лиловыми глазами.

— Не скучай, Ворон, отдыхай, — шептала Каэ, с улыбкой глядя на него. — Еще немного, и опять придется набивать себе бока и спину.

Конь фыркал, всем своим видом показывая, что он‑то хоть сейчас готов принять свою всадницу, а вот она его покинула. Бордонкай изумлялся:

— Это же надо — скотина обыкновенная, а как все понимает.

— Твой седой не хуже, просто ты с ним редко разговариваешь.

— Может, и редко. Только времени все нет.

— А ты поговори, Бордонкай. От коня жизнь зависит — не мне этому тебя учить. Поговори, не откладывай.

Когда Бордонкай шевелился, Каэ тихо шипела и ругалась сквозь стиснутые зубы, правда очень тихо, — она не хотела, чтобы спутникам стал известен весь ее словарный запас.

После происшествия с мардагайлом все воины стали относиться к Каэ с огромным почтением и с особым воодушевлением подчинялись приказам, если они исходили от госпожи. Альв тоже стал героем. Он гарцевал на своей верной лошадке и наслаждался простором и прозрачным воздухом степей. К лесам он начал испытывать некоторое — стойкое — отвращение.

— Я за свои странствия повидал множество лесов… — степенно повествовал он, когда все удобно устраивались у костра на привале.

Бордонкай приносил Каэ — она пыталась ходить сама, но большую часть времени ей все‑таки была нужна помощь. О том, чтобы работать мечами, речи вообще не шло, потому что раны на плечах, оставленные когтями мардагайла, плохо рубцевались, воспалялись и гноились, доставляя немало хлопот ее друзьям. Каэ изнывала без воды, но степи Джералана, богатые травами, были лишены серьезных водоемов. Только маленькие ручьи, а чаще — колодцы, вырытые на довольно большой глубине, снабжали путников водой.

— Я засыхаю, как дерево в жару, — тихо жаловалась она Воршуду.

Он понимающе кивал и приносил в шлеме воду, выливая ее на Каэтану. Та жмурилась и отфыркивалась, но ей этого было недостаточно. А воду в степях Джералана надо было беречь.

Через два дня она опять впала в беспамятство.

Первый раз их настигли уже у входа в ущелье, где несколько лет назад принял неравный бой с армией Зу‑Л‑Карнайна маленький отряд под предводительством хана Богдо Дайна Дерхе.

Конные тагары, дико крича и размахивая длинными копьями, догоняли путешественников. И намерения у них были явно не самые миролюбивые. Зу‑Самави спешно выстроил отряд в боевом порядке и раздал всем необходимые указания. Тхаухуды ощетинились копьями и выставили вперед щиты.

— Может, одумаются, — сказал командир, поворачиваясь к Джангараю и Ловалонге. — Но я бы не стал очень на это рассчитывать. Похоже, что они решили отомстить за смерть своих воинов. Место это памятное.

— Когда император узнает об этом… — запальчиво начал один из тхаухудов, но Зу‑Самави перебил его:

— Если император узнает об этом… Я предлагаю вот что, — продолжал он. — Мы остановимся у входа в ущелье и задержим тагар на столько, на сколько хватит наших сил. А вы тем временем берите госпожу и пытайтесь прорваться в долину. Еще немного — и вы вступите на территорию, куда тагары заходят очень редко. Торопитесь.

Джангарай, Ловалонга и Бордонкай были солдатами. Они не стали спорить, понимая, что это единственный шанс довезти Каэ живой до Онодонги. Им не хотелось бросать товарищей в опасности, они не могли бежать от врага, но Каэ металась в бреду, и жизнь ее висела на волоске.

Бордонкай зарычал от бессильного гнева и обратился к друзьям:

— Кому‑то из нас все равно нужно остаться, хотя бы затем, чтобы отвлекать на себя внимание. К тому же отряд наш сильно поредел в последнее время. Я останусь, помогу, а потом догоним вас у самого хребта. — Но было видно, что он и сам не верит в эту возможность.

— Кому‑то нужно остаться, — согласился Ловалонга. — Только ты, Бордонкай, до последнего должен находиться при госпоже. Из нас всех ты сильнее и надежнее. И Джангарай должен ехать — здесь не пофехтуешь, мастер, — обратился он к ингевону, который уже собирался горячо возражать.

Он впервые назвал Джангарая мастером, и того так потрясло это обращение, что он не нашел нужных слов протеста.

— А я действительно останусь. Все‑таки я командовал гвардией, и о таких воинах, как тхаухуды, приходилось только мечтать. Через полчаса враги будут здесь. Если это лишь демонстрация силы и они не намерены нас атаковать, то мы с отрядом Зу‑Самави нагоним вас через несколько часов. Если же придется принять бой, то лучшего места нам не найти.

Альв подбежал к Ловалонге и схватил его за руку:

— Ты должен, слышишь, ты должен выжить и догнать нас. Ты нам нужен! И Близнецы стояли не скрывая своих слез, и суровый аллоброг вдруг расплылся в юношеской нежной улыбке:

— Я постараюсь. Обещаю, что сделаю все, чтобы догнать вас.

Они попрощались у скалы, похожей на барса, окаменевшего в момент броска.

Отряд готовится принять свой последний, самый славный бой. Правда, про то, что он будет самый славный, они не знают, да и не узнают уже никогда. Но то, что он последний, ясно даже зеленому новобранцу — не только ветеранам, прошедшим за своим императором четверть мира.

Вот они стоят — ветераны, покрытые шрамами, цвет гвардии, гордость родных и друзей. Любому из них чуть больше двадцати пяти лет; только Зу‑Самави по их меркам стар — ему минуло тридцать. Они стоят молча, прощаясь с людьми, которые так неожиданно вошли в их жизнь…

Талисенна Элама, знаменитый западный воин, расставляет их в этом ущелье, как в крепости. Каждый тхаухуд будет защищать один‑единственный камень или поворот тропинки. И это важнее, чем отстоять от врага‑целый город.

Бордонкай, торопясь, выворачивает огромные валуны, напоследок пытаясь помочь своим друзьям.

— Ловалонга, — говорит он и сжимает аллоброга в мощных дружеских объятиях.

У талисенны трещат доспехи, и он говорит, улыбаяськ

— Не удуши, великан. Не помогай тагарам.

Затем Ловалонга долго всматривается в лицо госпожи. Она бледна, но ее горячая сухая кожа пышет жаром.

Глаза закрыты, а губы шевелятся. Но ни слова не слышит рыцарь. Он смотрит на нее так долго, как только возможно, а затем дает знак рукой.

И вновь совсем маленький отряд торопится на восток. Впереди скачет альв — он машет мохнатой ручкой до тех пор, пока его можно видеть. Следом несется несносный ингевон, мастер фехтования, шутник Джангарай, Ловалонга все еще слышит его прощальные слова:

— Ты самый лучший друг, который у меня есть. Я буду верить…

— И я буду верить, — говорит талисенна, — до последнего.

Летит как на крыльях вороной конь под пустым седлом, а следом торопится седой скакун с двойной ношей — Бордонкай бережно прижимает к себе безвольное, тело госпожи и поэтому не может помахать на прощание, но он оборачивается, и острый взгляд Ловалонга различает это. А когда уже ничего нельзя увидеть, Ловалонга знает — Бордонкай все равно оборачивается…

Близнецы Эйя и Габия торопятся следом за друзьями. Перед тем как сесть на своего коня, Габия подходит к Ловалонге и становится на цыпочки, целуя его прямо в губы. При всех.

— Я люблю тебя, — говорит она. И хотя Габия ни о чем не спрашивает, он понимает, что нельзя отпускать ее в путь с грузом горя и пустоты.

— Я люблю тебя, — тихо шепчет он, целуя ее закрытые глаза.

Какая разница, кого он любит, если сегодня талисенна принимает участие в своей последней битве. Пусть будет счастлива волчица, сестра урахага — зеленоглазая Габия.

Если бы время было милосердно, они нашли бы нужные слова. Но время — жестокий бог. Оно торопит, подгоняет и не желает ждать. Маленький отряд скрывается вдали, и Ловалонга повторяет, не стесняясь присутствия воинов: