По делам их - Надежда Попова

Она помедлила еще мгновение, потом, отведя взгляд от Ланца, потянулась к золотой цепочке на шее. Когда зазвенел брошенный на стол гребень, до того сдерживающий собранные вместе золотистые локоны, ледяная пустота в груди на миг вспыхнула, будто пронзенная насквозь раскаленным лезвием, и угасла, оставив после себя непривычную, странную боль…

— Теперь стой на месте, — и голос тоже вдруг оборвался, едва не разбившись, едва не вырвавшись из-под контроля — на миг. — Приподними руки и не двигайся.

И на столь же короткое мгновение все вернулось, когда, приблизившись, коснулся вздрагивающих плеч — и прежний жар, и острое желание сорвать перчатки снова, отбросив, чтобы дотронуться до ее кожи, ощутить в пальцах шелк золотистых локонов, захотелось прижать ее, растерянную и беззащитную, к себе… И даже когда ушло мгновенное наваждение, происходящее все равно продолжало казаться противоестественным, безумным, словно все то, что еще день назад совершалось в полутемной комнате дома за каменной оградой, теперь творилось здесь, на глазах у постороннего, открыто и непристойно. И вздох, обороненный ею, когда руки коснулись чересчур нескромно, едва не заставил эти руки сжаться, остановившись…

— Кхм… — тихо, но настойчиво прозвучало за спиной, и Курт вздрогнул, отступив и отведя взгляд.

«Если почувствуешь, что не справляешься» — припомнилось; и все так же на долю секунды пришло в голову, что Керн прав, и следует отказаться от участия в этом, пока еще не поздно, пока не сорвался. И Ланц — тоже был прав: все его спокойствие этим утром было оттого лишь, что не успел еще понять, осмыслить все случившееся, осознать до конца…

Или, подумалось тут же, прав вновь внезапно пробудившийся рассудок, и происходящее при всей его двусмысленности просто и бесхитростно: перед ним женщина, красивая женщина, один взгляд на которую будит воспоминания вполне определенные, и в этой минутной слабости виновно единственно строптивое тело, не желающее расставаться с полюбившимися чувствами.

— Кхм, — повторил Ланц напористо, и он, прикрыв глаза, решительно выдохнул, вновь развернувшись к Маргарет.

— Сядь.

Твердость в голос возвратилась — оттого ли, что миновало не к месту ожившее желание, оттого ли, что рассудок снова взял верх, однако внутренняя дрожь ушла, охладился жар, опять уступая место холодной пустоте и бесчувствию, столь же внезапно, вмиг.

— Господи… — прошептала она, опустившись на табурет и прижав ладони к пылающему лицу; Курт вздохнул.

— Опусти руки, Маргарет, и смотри на меня.

Фиалковые глаза поднялись к нему медленно, глядя теперь с испугом, и он кивнул.

— Вот так. А теперь… Мне неприятно говорить эти слова тебе, но — все закончится быстро и просто, если мне не придется задавать тебе множество наводящих вопросов, и обо всем, что сделала, ты расскажешь сама, прямо сейчас и здесь. Честно, без утайки… дальше ты сама знаешь.

— Ничего не понимаю, — снова начала она; Курт поморщился.

— Это не оригинально, много раз мною слышано, а кроме того, Маргарет — бессмысленно. Послушай; весь Кельн уважает тебя за ум и рассудительность, так не вынуждай нас разочаровываться в тебе. По предъявленному тебе обвинению ты должна понять две вещи. Primo: есть доказательства совершенного, которые и дали, собственно, право нам на твой арест. И мы, и ты — все мы знаем, что для того, чтоб привести племянницу герцога в Друденхаус, мало одних подозрений, и мы должны быть уверены в своих действиях, дабы не затеять свару между Конгрегацией и светскими властями.

— Не могу поверить, что это ты говоришь, — тихо произнесла Маргарет, и он вздохнул, глубоко кивнув:

— И secundo. Мы общались с тобою несколько недель, в течение которых я имел глупость откровенничать и выдать несколько своих слабостей; так вот, Маргарет, если у тебя зреет план пробудить во мне жалость или неуверенность, или попросту воскресить былые чувства в надежде на то, что я помогу тебе выпутаться — это не имеет смысла. И дело не в том, насколько удачными окажутся твои попытки, а в том, что меня немедленно заместит другой следователь, как только мое поведение станет вызывать хоть тень подозрения.

— Да ты ли это? — проронила Маргарет потерянно, и он качнул головой.

— Нет, — отозвался Курт просто, упершись ладонью в столешницу и усевшись на стол в трех шагах напротив. — Это не я. Будет лучше, если ты выбросишь из головы все, что было. Хочу заметить: я говорю так не потому, что намерен отомстить тебе…

— Да постой же! — внезапно повысила голос она, сорвавшись едва не на вскрик. — Послушай меня, это же я! Неужели ты даже мысли допустить не можешь, что я ни в чем не виновата, что меня оговорили!

— Могу, — слыша позади остерегающее покашливание старшего, не вмешавшегося пока в разговор ничем иным, кивнул Курт. — Но не потому, что это — ты.

— Стало быть, все это ничего для тебя не значило?

— Госпожа фон Шёнборн… — начал Ланц строго, и он вскинул руку, остановив сослуживца на полуслове.

— Нет, Дитрих, погоди, — чуть сбавив жесткий тон, возразил Курт негромко. — Постой, я отвечу; это, в конце концов, правилам не претит.

Маргарет впилась в него взглядом — с ожиданием, надеждой, отчаяньем; он вздохнул.

— Для меня все, что было, значило и значит много.

Курт внезапно осознал, что в эту минуту, когда заговорил о самом основном, о самом болезненном, голос вдруг похолодел совершенно, а главное, никак не выходило понять, отчего — оттого ли, что впрямь все ушло, растаяло, умерло, или же сам собою в нем, Курте Гессе, пробудился следователь, говорящий сейчас всего лишь с арестованной…

— Это были лучшие несколько недель в моей жизни.

Слова выстраивались сами, и мысль отмечала, что именно их и нужно говорить, что человек напротив ждет и желает именно этих слов…

— Видеть здесь тебя, говорить то, что говорю — тяжело и неприятно.

И никак не получалось осмыслить, игра ли это, уже привычная и обыденная, или спокойствие его неподдельно.

— Но, — оборонил он, и Маргарет вздрогнула, выпрямившись и вжавшись в себя разом, — это не будет влиять на мои решения. Не от этого будет зависеть моя добросовестность. Я допускаю твою невиновность как вариант, потому что обязан. До конца. Будь ты кельнским князь-епископом или простой швеей — и тогда ничего бы не переменилось, я докапывался бы до правды с равным усердием. Вот что главное сейчас — для тебя главное. Я ответил на твой вопрос?

Маргарет отозвалась не сразу — отведя взгляд, сморгнула влагу с ресниц, дыша осторожно, точно бы пловец, окунувшийся в воду до самого лица, и, наконец, улыбнулась — слабо и напряженно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});