Судьба драконов в послевоенной галактике - Никита Елисеев

- Папа, - Степан тронул меня за плечо, - пошли.

Я старался не глядеть на него. Я боялся, что после гибели Куродо я заору на Степана так, как орал на него в детстве. Мне будет невыносимо видеть его глаза... Кто, как не я, виноват во всем, что случилось и еще случится со Степаном?

Я побрел в комнату, улегся на диван... Голова у меня гудела и надбровные дуги ломило, словно мозг собирался разломать череп и вытечь наружу...

Я всхлипнул.

В коридоре Глафира собиралась ехать в Контору.

Я услышал, как она кричит:

- Егор, ручку, ручку не забудь и тетрадку учета...

Я повернулся лицом к стене и буркнул:

- Кэт, дверь прикрой.

Дверь неслышно притворили, но топот и беготня все равно были слышны.

- Вот шебутная баба, - вздохнул я.

- Она - хорошая, - со странным значением проговорила Кэт.

- Тебе лучше знать... ты больше с ней видишься.

Надо было мне подхватить пику у де Кюртиса и колоть, колоть... Но я же не ожидал, что он так поскользнется. И странная мысль - а если он хотел поскользнуться?.. Чего ради он так рвался прыгать через ларву? Случается... да очень часто случается: человека тянет в бездну, в пропасть... Это ведь не вода, в которой можно заколотить руками от отчаяния - и вырваться, выплыть... если шагнул вниз, в пустоту, где нет опоры, в воздух - вопи не вопи - полет тебе обеспечен до самого дна...

Я лег на спину, стал смотреть в потолок. Может, и Куродо этого хотел? В конце концов, рано или поздно это должно было случиться. Это случается со всеми, почему Куродо должен быть исключением? Пройдет несколько лет, и я забуду его, как я забыл многих, многих: сержанта из карантина, русалколовов, Тараса, Мишеля, полковника Гордей-Гордеича; кто умер, кто превратился, от кого я уехал, кто исчез...

Ну, и будем считать, что Куродо просто уехал, улетел... его нет для меня, так же, как его не было для меня, когда я загибался в Северном городке... Я же тогда не грустил, не расстраивался? Куродо просто уехал!

Я вытянул руку, растопырил пальцы... нет. Это пока что не утешало. Потом я, может быть, и забуду Куродо, как забыл всех... Полноте... Всех ли? А Мэлори, Мэлори, Мэ...

А миссгебурт в продуктовой сумке у подруги моей мамы? И сказанное как бы между прочим, между делом: "Его жарят живым..."?

А Жанна, которая стала жабой? Ее голос, загнанный в отвратительную зеленую тушу, в отвислый горло-мешок?

Я глядел на свои растопыренные пальцы: до чего же они похожи на лапу ящера, до чего отвратительны, уродливы.

Кое-что не забывается никогда на этой планете, кое-что пребудет вовеки, покуда сам не исчезнешь. Я вспомнил глаза дракона, плоские серые экраны, как они загорались, вспыхивали мстительным злорадным (а может быть, это мы наделяли их нашими чувствами?) светом...

Я опустил руку.

Вошел Степан и остановился у самого моего дивана.

- Можно к тебе, папа?

- Можно.

- Как так получилось?

Я пожал плечами:

- Чешуя спецдраконов проходит обработку, хотя вероятность ее превращения в ларву мала. Но случается, что чешуя становится ларвой и после санобработки...

Мне было трудно говорить, и я замолчал.

- Папа... извини, я у тебя еще спрошу...

- Ну, спрашивай... - я поковырял стену пальцем.

- Что это - ларва?.. Отчего она... прыгает?

- Ларва? - я вспомнил объяснения на лекциях в карантине. - Ларва - это ожившая боль спецдракона. Жизнь, - я сцепил пальцы в замок, - соединилась с болью... Ларва - это воплощенная агония... Огонь, - я разжал пальцы, - и я... Ей бы перекинуться, убить, уничтожить что-нибудь живое, и тем уменьшить свою боль... На самом деле этим она продлевает свое существование и свою боль, но ей-то откуда это знать? Ее инстинкт обманывает ее, она рвется к своей смерти, а нарывается на чужую смерть и свою боль...

- Для нее лучше умереть, чем жить?

Я понял, для чего это спрашивает Степан, сел на диване и ответил:

- Не знаю. Как я могу решать за нее? Как я могу знать за нее, что для нее лучше?

- Почему же, - Степан глядел куда-то вбок, мимо меня, - ты ведь можешь себе представить, что бы с тобой было, если бы вся твоя жизнь состояла из одной боли...

- Нет, - быстро ответил я, - боль ларвы несопоставима с любой человеческой болью, но есть и еще одно "но"... Ларва - одна, абсолютно одна. она - и ее боль. Более никого для нее нет, а мы, - я смотрел на Степана, связаны друг с другом тысячами нитей, и я бы не решился... Нет, не решился...

- Это все слова, - вздохнул Степан, - а я вот знаю точно, что никакими тысячами нитей мы друг с другом не связаны... Вон Куродо... Он здесь был самый лучший... Что, долго ты его будешь помнить? Пока ты живешь - ты связан этими самыми нитями... Умрешь - и не останется ни ниточки, ни веревочки, что свяжет тебя с миром...

- Зачем ты мне все это говоришь, Степан?

- Затем, - Степан поднялся, - затем и говорю...Я долго... я давно, я давно хотел тебя спросить, для чего... - он молчал некоторое время, он подбирал слова и шевелил чуть расправленными зелеными кожистыми крыльями, для чего ты выпихнул меня в этот мир, где все меня ненавидят, где я отвратителен всем - и себе, себе отвратителен...

Я подошел к Степану и хотел тронуть его за плечо, хотел коснуться того места между шеей и крылом... но Степан отскочил и оскалился.

- Не трогай, - он скрючил лапы, - не трогай меня. Ты врешь, ты лицемеришь - я же вижу: я тебе так же отвратителен, как и другим... Ты просто притворяешься.

Я постоял, подумал, потом спросил:

- У тебя неприятности в Конторе?

- Никаких неприятностей, - огрызнулся (действительно, огрызнулся обнажил пасть, усеянную мелкими острыми зубами) Степан.

- Прекрасно, - вздохнул я, - так или иначе, а ты выбрал удачное время для разговора по душам.

- Мне надоело быть хорошим, - Степан все скрючивал и скрючивал лапы, надоело быть старательным, думающим о других, и только о других... Все равно... Достается ... хлыщу, поганцу, дураку, у которого всех-то достоинств...

Степан закрыл глаза, и я увидел, как по его морде катятся слезы...

Вошла Кэт.

- Джек, там акт оформляют, ты не мог бы с Глафирой съездить? Нужен еще свидетель.

- О, господи, - я подавил раздражение, выглянул в коридор.

Глафира в официальном костюмчике, с тетрадкой учета под мышкой и с карандашиком в руке беседовала с де Кюртисом и Георгием Алоисовичем.

- Глаша, - спросил я, - что, без меня нельзя обойтись? Возьмите Валю, в конце-то концов.

Глафира прижала руки к груди:

- Да мы Валю берем уже, но нужен второй свидетель... Георгий Алоисович - муж, - стала загибать пальцы Глафира, - квартуполномоченной, то есть мой муж, - отпадает, де Кюртис пикой тыкал...

- Черт, - разозлился я, - да кто узнает, что он пикой тыкал?

- Уже знают, - невозмутимо объяснила Глафира, - я как приехала, так сразу все и рассказала. Мне поверили, но для отчетности нужны двое свидетелей...Так что...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});