Хозяин Древа сего - Павел Виноградов

Картина томительно возвращалась в его сознание снова и снова. Странно… Иегошуа был сикарием всего три года, но крови пролил не меньше, а то и больше, чем многие из первых «кинжальщиков», восставших против ценза Квирина, презида Сирии, по зову Иегуды из Галилеи, а после его праведной смерти ходящих за сыном его Менахемом. Он умел незаметно подойти, всадить сику так, чтобы не забрызгаться кровью, мгновенно спрятать ее в складках широких одежд и истошно закричать над свежим трупом: «Убили! Человека зарезали! Это сикарии!», пока вокруг не начинался общий гвалт, а потом незаметно раствориться в орущей людской массе.

Сколько их было! Мытари, римские легионеры, бритобородые предатели саддукеи… Их смерть была нужна этому городу, этой стране, Храму. Она нужна была Богу Израилеву, Которому служил он, пока братец его Иошияху странствовал неведомо где с подозрительными бродягами. И он никогда не вспоминал обо всех этих мертвецах, продолжая радостно исполнять свой долг. Его имя со страхом повторяли римские псы и их прислужники, его уважали братья по оружию, называя Варавва — Сын Разрушения, по имени города, до основания разрушенного в старину.

Сейчас он уже не понимал, почему так гордился этим прозвищем…

Он не понимал, и то, зачем так издевался над братом, когда узнал, как прозвали его опустившиеся типы, среди которых он отирался — Варнава, Сын Утешения. «Поистине, разные судьбы у сыновей одного отца», — еще недавно думал он важно и умиленно. Один бессмысленно шатается где-то по пыльным дорогам с мытарями и блудницами, а другой воюет за Бога, как Иегуда Макаби, лев Иудеи. А ведь когда-то они вместе учились Закону у раббана Гамалиила, и как же радовались этому их родители — люди простые, не наученные Торе, но ставшие богатыми среди акумов острова Кипр. Впрочем, кровавое его служение все больше заслоняло воспоминания об оранжевом от солнца Кипре, и об уютной, утонувшей в густом саду, вилле родителей под Ершалаимом, где жили они с братом в пору ученичества. Все это казалось теперь пустым и не бывшим.

Один раз за эти три года Иегошуа встретился с Иошияху, и приятных воспоминаний о том не сохранил. Братец тянул его поглядеть на своего Учителя, но Иегошуа высокомерно отказался. Кого он мог увидеть? Галилейского шарлатана, обманом завлекающего женщин и слабовольных юнцов? Он даже не снизошел разъяснить Иошияху пагубность его пути. Все равно когда-нибудь глаза его откроются, и он, пристыженный, вернется на Кипр, хранить старость родителей. А он, Иегошуа, падет за Яхве и станет славным во Израиле. Каждому свое.

Странно… Именно после этой тягостной встречи в убогой придорожной харчевне Иегошуа все чаще бывал собой недоволен. Сначала ему опротивели соратники, которыми он еще недавно восхищался. Вдруг обнаружил, что это, в сущности, грубые ограниченные люди, для которых убийство и грабеж — хлеб насущный. Разговоры о будущем царстве Израилевом, в котором всякий иудей будет распоряжаться жизнью и смертью тысяч акумов, перестали радовать его. Теперь ему казалось, что все это так мелко перед лицом Бога Всемогущего… Разве для того рожден он, Иегошуа Варавва? Нет, конечно. А для чего? Вот этого понять никак не мог.

Потом перестал гордиться собой после каждой казни. Продолжал выполнять задания, рос в подпольной иерархии сикариев, постепенно становился вождем. Но все это уже не увлекало его. А убийства стали ему просто отвратительны. Он презирал кровь на своих руках еще сильнее, чем врагов Израиля, из которых ее выпустил. Странно… Иногда он почему-то жалел, что отказался встретиться с Учителем Иошияху.

Он видел Его, видел сегодня утром, когда, в погоне за своим мытарем случайно оказался у Золотых ворот Ершалаима. Вдруг понял, что это воспоминание было главным в тягостном его бдении, и потому он так долго гнал его от себя, сосредоточившись на убийстве. Галилейский проповедник и ходящие за ним — только теперь он подумал, что брат мог быть среди них — входили в город. Иегошуа недоуменно смотрел, как люди бросают под ноги Его осла свои одежды и ветви пальм. «Благословен идущий! Спасение в высотах!», — раздавалось кругом. Даже обреченный мытарь размахивал руками и кричал. Это было странно, но еще страннее казалось, что общее безумие покусилось и на него, Иегошуа Варавву. Ему тоже вдруг захотелось забыть обо всем и радостно кричать. Но он справился с наваждением и быстро продвинулся ближе к жертве, нащупывая под одеждой рукоять сики…

Иегошуа раздраженно дернул плечами, коснувшись потного тела блудницы, от отвращения передернулся снова. Девушка проснулась, недоуменно вылупила заспанные глаза в размазанной краске. Была очень молода, не хороша собой, и дурно пахла. Резко сбросив покрывало, он вскочил на ноги. В этот момент на первом этаже лупанария, где была харчевня, как-то сразу смолк отвратительный шум — грубый мужской хохот и визг женщин. В наставшей тишине послышались скрип подбитых гвоздями тяжелых калиг и звяканье боевых поясов. Они неуклонно приближались. «Легионеры», — вспыхнул в нем ликующий ужас. По всей видимости, на сей раз, кто-то не отвернулся во время казни, и даже проследил его отход… Он поспешно набросил хитон и стал ждать, сжимая свой коротенький меч. Девушка зашлась хриплым криком. Громко матерясь, чтобы не высказать страха — знали, с кем имеют дело, — солдаты ворвались в клетушку…

* * *

…То есть, они не сразу поняли, что это Луна. Варнава сперва подумал, что снова видит образ майи, как и в прошлый раз, когда был здесь с Дыем. Стройная и пышноволосая, в короткой одежде охотницы, она стояла среди колоссальных корней, прислонившись к шершавому стволу.

Ясень был в смятении — листья взволновано шумели, ствол поскрипывал, хотя никакого ветра здесь не было. Варнаву с Асланом пронзил импульс обреченности и страха. Внизу ствола, над головою Луны, мелькали огненные руны: слово «UXIN» сменило «XUR», но в тот момент, когда Варнава крикнул «Луна!», возникло «FRIq», да так и осталось.

Варнаве не было дела до этой писанины, увидев бывшую жену, он, забыв, зачем пришел сюда, рванулся к ней. Но Луна и Аслан одновременно выкрикнули:

— Стой!

Он замер на месте, с обжигающим ужасом глядя на огромное копье, которое, нагнувшись, подняла она от корней Ясеня. То самое копье, которое Варнава недавно отобрал у Дыя, а потом потерял сам.

— Луна, нет! — страшно закричал он, но успел лишь это.

Дива взяла оружие за верхнюю часть древка, оборотила острием к себе и — ее скульптурно изящные, но мощные руки резко дернулись. Листовидный наконечник вошел над правой грудью, сразу утонув в плоти. Правая ее рука бессильно упала, но левая продолжала нажимать на древко, погружая вглубь. Стальные крылышки у втулки уперлись, но под принуждением огромной силы Изначальной дивы копье неуклонно продвигалось. Варнава был уже рядом с ней и пытался удержать, но она была неуступчива, как бульдог, сомкнувший челюсти на горле врага. Помешать можно было, лишь убив ее раньше, чем она сама.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});