Прощание с колхозом - Борис Екимов

Так говорил я, а теперь добавлю, что эти края забыты не Богом, не природой, а властями высокими.

Каждый год я бываю здесь. Стою на горе Вихляевской. Спускаюсь в хутор, брожу по его улочкам. И помню еще хутор живой: Дом культуры с кинозалом, библиотеку, школу, почту, фельдшерский пункт, три магазина. А ныне все гуще вскипает зелень садов, полоня хутор. Спелые груши висят и падают, устилая землю. А людей нет. Одного-другого старика встретишь, поговоришь – и всё. Закрылись магазины, заброшена школа, разбит Дом культуры. И даже асфальтовая дорога не помогла. На всю Вихляевку три работника осталось. Зеленая пустыня.

Старый учитель Павел Михайлович Соснин который уже год мне жалуется:

– Баню не хотят открывать. Сколько лет бьюсь, пишу, говорю… Должны же мы хоть под конец жизни в бане помыться…

Милый Павел Михайлович, не будет бани. В райцентре баню никак не наладят, а у вас теперь уж точно не будет.

В станице Мартыновской тамошняя школа в прошлом году отметила свое девяностолетие. Многих и многих она учила и выучила. И теперь идут дети по утрам в то самое деревянное здание, которое было построено девяносто лет назад.

– Место для новой школы уже выбрали, – говорили мне учителя. – Проект был, колышки забили. А теперь…

Не будет новой школы в Мартыновской. Столетие будут отмечать в том же здании, коли не рухнет оно.

О каких новых бане ли, школе мечтать, когда гуляет над этим зеленым миром смерч разорения.

В хуторе Клейменовском разломаны клуб и бывшая школа; и медпункт, еще вчера живой, уже пустыми глазницами зияет, развалена печка – конец медпункту.

В этом хуторе я ночевал, вел горькие разговоры.

– Людям деньги за работу не платят. Они вовсе не хотят работать. Раньше мы как-то воздействовали, – говорит бригадир Виталий Иванович. – А ныне… Иди, говорят, да сам делай. Вот и всё.

– Все дорого. А денег нет, – объяснил мне кто-то. – Ничего у людей нет: ни шифера, ни стекла. Вот и норовят украсть.

– Сено нынче не заготовили. Коров будем соломой кормить.

Зарплату не дают. А дитя надо в школу собирать. Продали платок, купили ботинки. Продали еще два платка, куртку купили.

И длинный монолог старого моего знакомого Ивана Бочкова:

– К чему идем? К чему нас ведут? Получаю зарплату пятьдесят тысяч, и тех не вижу. А уголь для топки одна тонна стоит сто пятьдесят тысяч. Мне нужно три тонны. Где брать? Опять, как в старые годы, пеньки в лесу вырубать? Было такое.

И как не поймут, что хоть тяжело, но без угля мы проживем. А вот без хлеба как? В тридцатые годы и после войны, когда не было хлеба, враз стали пухнуть и помирать. А теперь говорят: хлеб ничего не стоит, самое дорогое – это горючее и газ. Неправда.

«Не пойму… Не знаю… К чему нас ведут?» – вот главные вопросы не только Ивана Бочкова, но всех, с кем встречался я.

После Клейменовского да Вихляевского ушел я через луга и займищный лес к Дурновской станице, оттуда выбрался к Павловской. А жизнь, разговоры, вопросы – одни и те же. Названия у колхозов хорошие – «Возрождение» да «Восход», но дела везде быстро спешат к закату.

Возле Павловской станицы помню я поля: здесь был эспарцет, здесь – подсолнечник, здесь – пшеница. Сейчас – пусто. Нечем пахать, нечем сеять. Нет лемехов, нет горючего, нет масла. Не на что купить. В прошлые годы мы говорили об упадке животноводства, об уничтожении свиноводства как отрасли. В хуторе Ольховском были свинофермы, в Павловской – все это день вчерашний, а в нынешнем и зерноводство дышит на ладан. Нечем работать, да и некому. Зарплату в «Восходе» не получают с сентября 1993 года. Целый год! И о чем говорить, о каких таких стимулах к труду. Зарплаты нет. Цена буханки хлеба в два раза выше, чем в городе. Магазин практически закрылся. Да и торговать нечем. И покупатели с худым карманом.

Опять про ту же топку, про уголь. Пятьсот тысяч рублей – за три тонны. Где, у кого такие деньги? С одним я поговорил, с другим. Уголь не смогут взять, будут обходиться дровишками.

Но чем все-таки жить, когда нет колхозной зарплаты? Обычно отвечают: усадьбой, подворьем, всем, что есть там. Держать скотины побольше, мясо продавать.

Но чтобы купить те же три тонны угля, нужно продать двух хороших бычков, прокормив каждого из них по два года. 700 рублей платят сейчас скупщики за 1 килограмм живого веса. 400 килограммов по 700 рублей – получается 280 тысяч. Удвоим – и получается лишь на уголь для одной зимы. А на все остальное?.. Да еще попробуй продай это мясо. Не сразу получится. По 1 200 рублей за килограмм убоины предлагали раньше перекупщики. А теперь и этого не дают.

Что же делать? Как жить?!

Еще одно хозяйство, бывший совхоз, ныне производственный сельскохозяйственный кооператив «Голубинский». Вновь к нему возвращаюсь, потому что это малая частица, модель всего нашего села. Путь его, к возрождению или к гибели, должны пройти все, одни раньше, другие позже, потому что одна у нас страна, а значит, порядки, законы и беззакония одни. И производственные отношения одинаковы: земля, а на ней – люди.

В позапрошлом, 1993 году, тоже осенью, подводил «Голубинский» итоги, повторю их: «Долгов к 1 января 1994 будет 250 миллионов рублей… Долги будут расти… К уборке 1994 года долги увеличатся до одного миллиарда рублей… Впереди просвета не видно».

Прошел год. Убрали новый урожай, получив по четыре центнера с гектара. Всего – около трех тысяч тонн. (Прежде бывали годы, когда лишь государству сдавали до двадцати тысяч тонн.) Одних кредитов – более 800 миллионов рублей. Если посчитать все иные долги и проценты по кредитам, то к 1 января 1995 года отдавать надо около 2,5 миллиардов рублей. А что впереди? Никакого просвета. Заготовили только пятую часть сена, потребного для скота, силоса нет, соломы и той не будет.

Нынче – конец сентября. Зарплату людям отдали лишь за апрель. Теперь отдают за май, но не деньгами, которых нет, а овцами. За июнь-июль тоже будут платить скотом, крупным рогатым. Правда, не все на это согласны, ждут денег.

«Идем ко дну и всплывать уже не будем», – заявил корреспонденту районной газеты Ю. Ю. Барабанов, председатель «Голубинского». А заканчивалась эта заметка явным намеком: «По всему видать, в ближайшее время предстоят «Голубинскому» большие перемены. Откладывать их уже нельзя».

Но перед моим приездом прошло правление хозяйства, на котором решили: жить и работать по-прежнему вместе. Как работать?

– Поехал я на днях на вспашку зяби, – говорит Ю. Ю. Барабанов, – а механизаторы – пьяные в стельку. Коллектив большой, пятьсот человек, за всеми не уследишь, да и нет с этими пьяницами никакого сладу…

Планы на будущее у руководителя хозяйства простые: поголовье скота резко снизить, чтобы хоть впроголодь, но продержать оставшуюся скотину до весны. И по-прежнему брать кредиты: на зарплату, на покупку горючего, запчастей – словом, на жизнь. Снежный ком долгов растет и растет.

В прошлом году, в такую вот пору, надеялись на будущую уборку. Помню, как без запинки читал свою бумажку главный агроном: «Должны повысить… расширить… ожидаемый доход – один миллиард сто миллионов рублей…» Два миллиарда получили. Убытков. А нынче и вовсе надеяться не на что: лето и осень – без единой капли дождя, озимые не взошли, скотина зимовать будет без кормов. Кто виноват? Худые работники, «пьяницы» и «воры», которые тянут все подряд? Корма, скотину, запчасти, а то и целые трактора; разбирают постройки до самого фундамента: брошенные кошары, помещения полевых станов.

А как жить, если полгода, а то и год не получаешь зарплаты?

Нынешним летом услышал я от колхозного механизатора точные слова:

– У меня две коровы, три головы гуляка, десять свиней. Я обязан их обеспечить, чтобы с голоду не помереть. Это моя зарплата, доплата за «классность», за стаж, доплата по результатам года и мои дивиденды на пай – словом, жизнь. Другой платы я не дождусь…

Теперь уже в давние годы, в тогда еще социалистической Венгрии, мне в тамошнем министерстве сельского хозяйства внушали: «Управлять производством надо не криком, не угрозами, а форинтом (по-нашему, рублем). Мало в стране молока – накинь на закупочную цену форинт, оно потечет живее. Много молока – сбрось форинт».

В нашей стране в прежние времена такая мудрость не приживалась. А теперь?

Еще в прошлом году, осенью, председатель «Голубинского» Ю. Ю. Барабанов говорил: «Не надо мне ваших кредитов. Они нас задушат. Отдайте деньги за шерсть, за мясо, за хлеб, и мы вывернемся». Не отдали. Тянули целый год, пока рубль не превратился в копейку. И даже теперь нищему, утонувшему в долгах «Голубинскому» снова не отдают денег за сданное мясо. И потому платить зарплату нечем. А значит, надейся мужик на «ловкость» свою, когда не день, а ночь кормит.

Еще один колхоз. У него лишь 3 тысячи гектаров пашни, на которых трудятся 43 механизатора. Из 1000 га зерновых половину они не убрали. А вспахать сумели лишь 1500 га. А рядом четыре работника звена С. И. Гавры из «Верхнебузиновского» тоже обрабатывают 3 000 га земли и получают по 30 центнеров зерна с гектара.