Четыре Ступени (СИ) - Елена Квашнина

Проснулся перед обедом. Столь же внезапно, как и заснул. Оля лежала на диване, всё ещё под одеялом. Не спала. В одной руке сжимала половинку листа в клеточку. Другой рукой перебирала лепестки цветов. На табуретке возле дивана, там, где вчера стояла чашка с водой, сегодня лежал букет белых садовых ромашек. Любимые цветы моей жены. Разумеется, от Кости букетик. Больше некому. Где он их достал поздней осенью, да ещё в 91-м году, когда и хлеба иной раз не купишь? Главное, когда успел? Так и осталось для меня загадкой. Тринадцатый подвиг Геракла. Чистый фокусник. Торгаш. Цветочками любовь покупает. Что до бумажонки в руке у Оли, то мне сначала неинтересно было. Дураку ясно, записка. Оля до ночи не выпускала её из рук. Сжимала в кулаке. Потому меня любопытство разобрало. Дождался, когда супруга уснёт, подошёл на цыпочках и взял записку. Она и во сне её крепко держала. Пришлось ей тихонько пальцы разгибать. Ничего особого не обнаружилось. “Я тебя люблю”. Всё. Без подписи даже. Первый мой порыв - выбросить. Посмотрел на спящую жену. Она за прошедшие сутки осунулась. Под глазами синячищи во какие. Ей накануне здорово досталось. Вспомнил, что проспал до обеда и не вызвал Оле врача. Огорчать её дальше не захотел. Вложил записку обратно ей в руку. Пальцы Олины моментально сжались, приклеились к ненавистной мне бумажонке. Она вздохнула во сне. Облегчённо так. За это я возненавидел Костьку в два раза сильнее, если только можно было ненавидеть сильнее. Уехал навсегда и любовь её с собой увёз.

Чуть позже мне показалось напрасным моё волнение. Кошмар закончился. С завтрашнего дня начнётся нормальная семейная жизнь, какой у нас давно не наблюдалось. Мне обязательно станет хорошо, спокойно и радостно.

То, что началось со следующего дня, вряд ли можно назвать не только нормальной семейной жизнью, но и семейной жизнью вообще. Оля проболела две недели. Когда выздоровела, её никто не мог узнать. Я первый. Энергия, раньше бившая из неё ключом, исчезла непонятно куда. Любительница поболтать, жена вдруг замолчала. Стала тихой до тошноты, пришибленной. Абсолютно послушной. Есть один детский фильм-сказка - “Марья-искусница”. Не смотрели? Оно и понятно. Вы из другого поколения. Периода “Электроника”. В той сказке про Марью-искусницу главная героиня зачарована и повторяет одну и ту же фразу “Что воля, что неволя - всё равно”. Эта фраза плакатными буквами высвечивалась на лбу моей жены. После работы она еле плелась домой. Перестала ходить в гости, в театры, на выставки. Времена, правда, на дворе стояли тяжёлые, не до выставок. Требовалась перестройка взглядов, приспособление к новым условиям. Приходилось учиться зарабатывать деньги. А цены росли очень быстро. Рубль обесценивался в несколько раз быстрее. Оля, тем не менее, бросила прирабатывать шитьём. Она приходила с работы, кормила осточертевшим дежурным ужином под названием “макароны с сосисками”, мыла посуду, кое-что делала из домашней работы. После забиралась с ногами на диван, сворачивалась калачиком и смотрела либо в стену, либо в окно. Могла так лежать часами, не реагируя на телефонные звонки, на визиты знакомых, на меня.

Поначалу я не придавал серьёзного значения её поведению. Человеку нужно время прийти в себя после значительной встряски, после болезни. Но однажды вечером, готовясь к урокам, я внезапно ощутил у себя за спиной пустоту. “Наверное, вышла куда-нибудь тихонько”, - подумалось мне. На всякий случай обернулся. Оля по обыкновению последних дней лежала на диване и смотрела в окно. Картина вполне мирная. А мне сделалось страшно. Я присмотрелся к жене и понял, почему. Её взгляд. Он казался страшным. Он не был направлен на конкретный предмет. Взгляд в никуда. Тяжёлый и одновременно пустой. Я в полголоса позвал: “Оля”. Она не услышала. Позвал громче, ещё громче. Безрезультатно. Её не было рядом. С тех пор не раз я сталкивался с её “отсутствием”.

Я пытался заставить Олю лечиться. Без всякого толка. Когда болит душа - врачи бессильны. Мне было понятно, что именно душа болит у неё. Но от чего? Не понял. Да если честно, то и не хотел понимать. Если она любила Костьку, зачем осталась со мной? Он же звал. Не пошла. Чего теперь-то страдать? Сама решала, сама себе постель стелила.

Скоро поведение жены стало раздражать меня. Не женщина - графские развалины. Я начал себя накручивать. Ведь она виновата передо мной. Она допустила ту глупую историю в нашу жизнь. Она писала Костьке письма, в которых любила его. Она радостно встречала моего врага в моём собственном доме. Она… всё - она. Почему же я чувствовал себя виноватым? Почему она повела себя так, словно виноват я? Накручивал себя со вкусом, методично, доходя до состояния, когда не мог остановиться, срывался, кричал на жену. Представьте, испытывал облегчение. Она по-прежнему терпела, позволяла себя оскорблять. Но если раньше семейные сцены выносила со спокойствием уверенного в себе человека, с чувством собственного достоинства, то теперь её молчание походило на поведение загнанного, смертельно перепуганного зверька. Она научилась вздрагивать, неожиданно увидев меня или услышав мой голос.

Не известно, к чему бы мы пришли в итоге. Я начинал подумывать, а не развестись ли мне? Оля создала невыносимые условия для совместной жизни. Но тут судьба выкинула очередной фортель, и Оля ушла от меня.

Как-то я задержался на работе дольше обычного. У нас сначала был педсовет, потом профсоюзное собрание. Домой пришлось возвращаться поздно. К моему удивлению, Оля не лежала в привычной позе на диване. Она металась по квартире, хватая какие-то вещи и бросая их на пол. Лицо её опухло от слёз, руки дрожали. Она не то скулила, не то подвывала. В квартире наблюдался форменный бедлам, совершенно очевидно сотворённый ею. На полу лежали оба наших чемодана с открытыми крышками. Возле чемоданов неопрятной кучей валялись бельё, обувь, сумки, тряпки. Зато книги были увязаны тремя аккуратными стопками. Ничего себе фокусы! Приходишь домой уставший, голодный. И на тебе. Естественно, я разозлился. Спрашиваю:

- Что происходит? У тебя тут Мамай войной прошёл. Ашхабадское землетрясение.

Она и внимания на мои слова не обратила. Продолжала метаться. Вдруг споткнулась, с размаху села на пол и тогда зарыдала. Угу, истерики мне не хватало для полного счастья. Я поднял жену с пола за ворот халата, встряхнул и прикрикнул:

- Ну, что случилось? Ядерная война началась? Архангелы страшный суд возвестили? Что с тобой?

Она вырвалась из моих рук, отошла к окну. Стоя ко мне спиной, всхлипывая, икая, враждебно заявила:

- Я ухожу от тебя, Паша.

Паша! Паша, а не Павлик! Раньше она никогда не называла меня так. Я обеспокоился, сами понимаете. Но пока ничего не понимал.