Обязан жить. Волчья яма - Борис Силаев

— Ну, а потом? — спросил Глоба. — Вы не вернулись?

— Утром я прибрел к хате, — вспоминая, Запара прикрыл ладонью глаза.

…Утром он побрел к хутору, останавливаясь на каждом шагу и прислушиваясь к лесу. Иней оттаивал, роса блестела на пожухлой траве. Хата показалась среди деревьев — двор ее был безлюден, у будки валялась застреленная собака. Ступая по земле, словно по тонкому стволу, прикрывающем болото, испуганно озираясь, старик вошел в распахнутые жердяные ворота. Хата была ограблена, дверь сорвана с петель. На пасеке Запара увидел несколько расколотых ульев-колод, облепленных застывшим медом и побитыми заморозками мертвыми пчелами. Соты были вырезаны ножом — раздавленные в темноте сапогами, валялись возле ульев.

У ствола старой яблони Запара увидел следы крови. Он долго глядел на эти бурые мазки, которыми была испачкана трава, еще не понимая того, что здесь случилось ночью. Словно оглушило тем выстрелом — отшибло память и соображение, оставалось лишь воспоминание об ужасе. Это чувство, взорвавшееся внутри, до сих пор гнездилось в каждой его клетке, вытеснив все остальное.

Движимый паникой, Запара быстро вошел в хату, торопливо собрал в узел то, что осталось из вещей, закинул за спину и, согнувшись под тяжестью, не прикрыв за собой сорванную с петель дверь, побежал по дороге от хутора…

— Чего вы боялись? — спросил Глоба.

— Я догадывался, что убил человека…

— А кто они были, как вы думаете?

— То бандиты батька Корня, кто же еще…

— А женщина?

— Жинка батька Корня… Слухи по селам шли, что они вместе лютуют. Они мне никогда б не простили. Я и сейчас все в окно гляжу. Не идут ли по мою душу? Такие, как батько Корень, из-под земли достанут. Корень был зверь лютый, но жинку свою любил.

— Крест видели?

— Тогда его еще не было. Значит, он стоит? На моей земле батько Корень поховав свою жинку…

— Хутор у вас покупает старый Мацько. Он что, разве не боится Корня?

— Он же не убивал. Мацько такой человек — он им хлеба дает, воды попить, но сам винтовку не возьмет ни за что, награбленного ему не нужно. Он все заробыть своими руками.

— Старый одинокий человек. Я его видел.

— То не гляди, — впервые слабо улыбнулся Запара, — в нем силы, как у бугая. Я тоже был когда-то — ого-го! та жыття трошкы пидтоптало.

— Он может иметь связь с бандитами? — перебил Глоба.

— Нет-нет! — воскликнул Запара. — То такой человек… Никому зла не желает. Вы только его не трогайте. И он будет с утра до вечера на земле горбатить.

— Мы с вами еще разберемся и с тем убийством, — сказал Глоба. — А пока о нашей встрече никому не говорите. Я для всех по-прежнему финагент. Дело идет о неуплате налогов. И вообще, молчите обо всем — о хуторе и том выстреле… Как бежали оттуда. Это в ваших же интересах. До свидания.

Он прошел через лавку, легким кивком ответив на прощальный поклон хозяина, и дверь за ним захлопнулась, звякнув подвешенным колокольчиком. Тихон пересек дорогу и оглянулся — в крошечном окошке, словно бы распятое перекрестьем рамы, виднелось прилипшее к стеклу бледное лицо Запары.

«Врет или говорит правду? — подумал с тревогой Глоба. — Уж больно все как-то просто… Случайный выстрел… Среди ночи едят мед, разломав колоду… И смерть атаманши… Крест над ее могилой. Врет старик или говорит правду?»

Глоба пришел в губмилицию и обо всем доложил Лазебнику. Он обязан был это сделать. Тот слушал внимательно, изредка окидывая Тихона оценивающим взглядом. Поглаживал кончиками пальцев гладко выскобленный подбородок, неулыбчиво щурил веки. От всей его полной фигуры, туго затянутой суконной гимнастеркой, веяло холодной настороженностью, но по мере того, как ему становилось все более ясно, с чем пришел Глоба, лицо замначгубмилиции постепенно начинало оттаивать — ушла из глаз серая размытость стыни, разлепились стиснутые губы, обычно мягко слюнявившие жеваный мундштук папиросы. Вот он наконец-то удовлетворенно хмыкнул, щелкнул портсигаром, привычно закатал между пальцами бумажную трубочку, посыпая стол табачинками. Чиркнул спичкой, закурил, с довольным видом перекинув папиросу в угол рта.

Не выдержав, перебил Глобу приветливо:

— Отлично. Выкопай ее оттуда. Кому опознать, как не тебе. Ты ж ее сам арестовывал, сам и выпускал. Что тебя смущает в этой истории?

— Уж больно все просто. Случайность на случайности. Мы их ищем, расставляем ловушки, в селах делаем засады, устраиваем в лесах облавы. Все у нас рассчитано — на картах выверяем бандитские маршруты. Десятки людей занимаются работой. А тут так: захотели среди ночи меду пожрать… Прямо невтерпеж! Взяли топор, пошли на пасеку. От перепуга дед пальнул из дробовика… И атаманше конец.

— А, понимаю, — кивнул головой Лазебник. — Ты ищешь в ее гибели логику. Но вот ее-то и не может быть. Почему? Да сама бандитская жизнь нелогична. Она вне нормального человеческого существования. Понял? У них ничего нет закономерного. Они живут в мире, где нарушены все законы. Законы человеческих отношений, законы государственной власти. Они не знают, что будет с ними через день или час. Все вокруг них исковеркано — время, связь с людьми, материальные и духовные ценности… В этом их обреченность. Они все осуждены на гибель, но как и когда это произойдет? — никто не знает. Нет, Глоба, я верю в твою историю. Атаманша там, под тем крестом. И ты можешь удостовериться. Возьми и выкопай ее оттуда.

— Начнем копать… Дело такое не скрыть. Корень туда больше не придет.

— А какого черта ему там делать? — изумился Лазебник.

— Если там атаманша, то Корень обязательно ходит на могилу.

— Это еще зачем?

— Любовь, — коротко бросил Глоба, хмуро глядя в окно, за которым тянулись покатые крыши домов. Из печных труб вились серые дымы.

— Ты это брось! — Лазебник погрозил пальцем. — Бандитская любовь тоже вне человеческой логики, — а значит, не любовь! И вообще, о чем ты говоришь? Не серьезно, ей богу. Главное в чем? Убита атаманша!

— Старик из дробовика. И он за это свое получит согласно закону.

— Вид оружия не имеет значения, и со стариком пока погоди, не к спеху, — перебил Лазебник. — Не так смотришь на вещи. Банда обложена со всех сторон. В селах отряды самообороны. Крестьяне вооружены самым различным оружием. Зачем банда пришла на хутор? Грабить его. Им жрать нечего.

Не сладенького захотелось, как ты изволил тут говорить, а просто-напросто животы у них подвело от голодухи. И встретили отпор! Старику вдогонку стреляли, когда он бросился в лес? Конечно! А как же ты думаешь, была перестрелка! Старик сам мог погибнуть. Это ночной бой. Сейчас главное в чем? Атаманша, второй человек в банде, сражена пулей.