Бастионы Дита - Николай Чадович

Единственное, что здесь имеет цвет, отличный от белого, — это черные мухи, которые плавают перед моими воспаленными глазами. Исчезают, появляются и снова уходят из поля зрения. Лишь одна такая муха давным-давно ползет по белому насту поперек моего пути, упорно не хочет пропадать и даже, кажется, становится крупнее.

Чтобы избавиться от этой иллюзии, я закрыл глаза и дальше пошел наугад. Да и какая разница куда идти: слева, справа, спереди, сзади и даже сверху — одно и то же. Белый свет, белая твердь, белая пустота. Так я и шел вслепую, пока иллюзию зрительную не сменила иллюзия слуховая — впереди меня равномерно скрипел свежий снежок, словно припечатываемый чьими-то подошвами. Здесь практически отсутствует эхо, и потому это не мог быть отраженный звук моих собственных шагов. Так и быть, открою глаза. Посмотрю, какой еще сюрприз уготовила мне судьба или та сила, которая действует вразрез с моей судьбой.

Человек был уже в сотне шагов от меня и скорее всего испаряться не собирался. Привидения так шумно не дышат и не оставляют за собой следов. Одет незнакомец был хорошо — точно так же, как и я, когда впервые попал в Леденец, — но выглядел плохо: почерневшая от ожогов мороза кожа, ввалившиеся щеки, запавшие глаза, борода, давно превратившаяся в грязную сосульку. Нет, сейчас он мне определенно не нравился.

Конечно, он тоже узнал меня и был безмерно удивлен. Куда больше, чем я, внутренне уже готовый к подобным фокусам.

— Скверно выглядишь, — сказал я вместо приветствия (да и где это видано, чтобы человек здоровался с самим собой), — наверное, питаешься плохо?

— Неважно, — признался он, все еще пяля на меня глаза. — Зато ты как огурчик. Догоняешь меня, что ли?

— Нет, встречаю.

— Кто будет первым рассказывать?

— Я. Про тебя мне все известно.

— Значит, ты старше? — Он еще раз внимательно глянул на меня, и в его глазах мелькнуло сомнение.

— На целую жизнь.

— Понятно… В какую сторону пойдем? Не стоять же на морозе. Еще окоченеем.

— Безразлично, — почему-то я выбрал направление, не совпадающее ни с его, ни с моим первоначальным путем. — Здесь куда ни пойди, никуда не придешь. Тупик.

— Ты серьезно?

— Вполне. — Я достал из-за пазухи фляжку с зелейникам и вылил ее содержимое на лед.

— Что там было? — поинтересовался он. — Уж не приворотное ли зелье?

— Почти угадал.

— Послушай, ты меня разыгрываешь! — Он потянул мою рубашку за ворот. — Здесь у тебя должны быть шрамы, точно такие же, как у меня! Кто ты такой? — Он отступил на шаг.

— Успокойся, скоро все узнаешь. Я — это действительно ты, только немного постарше. А если не веришь, задай мне любой вопрос из своей жизни. За нож хвататься не стоит. Им ни мою, ни твою шкуру не проткнешь. Кстати, я могу поведать, при каких обстоятельствах этот нож достался мне, то есть — тебе. История занятная.

— Ладно, — сказал он так, словно решился на какой-то рискованный шаг. — Про нож не надо. А про остальное рассказывай. Только подробно.

Мне было удобно идти с ним (не приходилось подстраиваться ни под темп, ни под длину шага) и легко разговаривать (это был как раз тот случай, когда двое понимают друг друга с полуслова).

И он понял меня даже раньше, чем я завершил свое повествование.

— Значит, ты не оставляешь мне выбора? — спросил он.

— Нет, — ответил я.

— Получится ли у нас то, что ты задумал?

— Должно получиться. Все сводится к тому, что это мой, ну и твой, конечно, единственный выход.

— Давай пока говорить: наш.

— Согласен. Наш единственный выход. В один узел завязываются и пророчество Всевидящего Отче, и воля Предвечных, и последние слова Хавра.

— Но ты ведь не Отче. Да и Предвечных поблизости нет.

— Я многому успел научиться от старика. Кроме того, не забывай о живоглоте. Ему-то вообще деваться некуда. Он просто обязан помочь нашему переодушевлению. Да и Предвечные, по крайней мере один из них, пребывают не так далеко отсюда. Я уже несколько часов ощущаю, как все больше искажается Мировремя.

— Как все это будет выглядеть в деталях?

— Сейчас покажу. Дай свой нож… А сейчас протяни ко мне руки. Нет, обе. Правильно. Потом делаешь так, еще раз — так и вот так! Запомнил? Немного похоже на харакири. Слабые духом самураи тоже делают его с чужой помощью.

— Нет! — Он отшатнулся, вырвав свои руки из моих. Нож звякнул о лед. — Не смогу. Ты уж как-нибудь сам.

— Пойми, это не убийство! И даже не самоубийство! Просто один из нас здесь лишний. И это — как раз я! То, что ты видишь перед собой, — только футляр для моего разума. К тому же футляр сильно подпорченный. Я все равно обречен, пойми! А передать тебе свой новый опыт, свое умение влиять на время, да еще и сознание Кеши я могу только в момент смерти.

— Хорошо, — сказал он, прикрыв глаза. — Я сделаю то, о чем ты просишь.

— О чем мы просим, — поправил его я. — Подними нож. Надеюсь, твоя рука не дрогнет в последний момент. Труп оставишь на этом месте. К чему зря возиться с опустевшим футляром.

Глядя на него, ничком лежащего на снегу, я подумал, что таким молодым меня, наверное, уже не помнит никто.

Рука не подвела меня и крови вытекло совсем немного, да и та сразу замерзла. Ветер шевелил его одежду — закопченные лохмотья какой-то форменной куртки с чеканными бляхами на плечах, многочисленными шнурами и медными застежками.

Сейчас я узнал о себе гораздо больше нового, чем он успел рассказать. Сейчас я знал о себе все, и мне казалось — знал это всегда. Дым горящих огнеметных машин еще застил мне глаза, мое враз онемевшее тело еще сотрясалось в страшных объятиях Замухрышки, всплеск исчезнувшего в ярко-синих океанских водах человеческого тела звучал в моих ушах сильнее, чем грохот Сокрушения.

На некоторое время мне пришлось оставить его одного. Риска здесь не было никакого — стервятники и трупоеды не водятся в Леденце. Вернувшись к полынье, которая накануне одарила меня хоть и не весьма обильным, но долгожданным уловом, я в честном бою отнял у аборигенов двух длинных рыбин, похожих на чрезмерно располневших угрей. Счистив с них чешую и срезав все лишнее, я принялся раз за разом погружать рыбьи тушки в воду, пока они, задубев на морозе, не превратились в некое подобие широких полозьев.

Сделать из таких полозьев нарты было уже делом плевым. На постромки сгодились рыбьи кишки — они не боялись мороза и не резали плечи.

Каюсь, я не намерен выполнять его последнюю просьбу. Как бы ни был труден мой путь и какие бы злоключения ни ждали меня впереди, я обязательно вырвусь из этого мира и уж тогда похороню его со всеми почестями — в глубокой могиле на высоком холме, с которого видно море.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});