Автобиографические записки.Том 1—2 - Анна Петровна Остроумова-Лебедева

Как в ней сказывается гений народа! Необыкновенное трудолюбие, пылкий темперамент и неудержимая творческая сила во всех областях его жизни, как материальной, так и духовной.

Я задумчиво бродила по его кварталам, вспоминая многие события, многие великие имена из истории города, который стал всемирным городом-центром.

Каждый приезжающий в Париж находит в нем то, что ему надо. Одни приезжают учиться, другие ищут развлечения, третьи стремятся окунуться в живой поток его интеллектуальной жизни, всегда стремительно бегущей, полной вдохновенного блеска и дерзаний. И все находят удовлетворение в своих исканиях. В то же время, мне кажется, нет города в мире, где при всей его кипучей жизни и при огромном скоплении людей можно было бы так легко уединиться и сосредоточенно работать…

Что касается меня, я была только туристом-художником и воспринимала его главным образом с художественно-внешней стороны.

Чаще всего я рисовала в старинном Латинском квартале, в котором опять я на этот раз жила. Темные, кривые улицы, узкие, высокие дома. Среди них затиснуты то готическая церковь Сен-Северин, то Сен-Сюльпис, то Сен-Жермен де Пре. На церквах патина многих, многих веков. Недалеко от Сен-Северина, в одной из уличек, в XIV веке жил Данте в дни своего изгнания из Италии.

Далее высится Пантеон, музей Клюни[421], Сорбонна. Я часто рисовала на набережной Сены. Обыкновенно садилась за один из поставленных снаружи столиков маленького ресторана или брассери. Заказывала себе кофе и спокойно работала. Много раз набрасывала со всех сторон собор Парижской Богоматери — великолепный образец готической архитектуры. Сите с живописными набережными, с Дворцом юстиции, со сквером и пышными деревьями на его конце.

Хочу упомянуть еще о музее Виктора Гюго. Я видела его впервые. Он был устроен в 1903 году в старинном домике XVII века, на прелестной площади Де Вож. Здесь несколько лет жил гениальный писатель Франции. Я никогда не слыхала, чтобы Виктор Гюго был художником. В этом музее я увидела много рисунков знаменитого поэта, исполненных с большим темпераментом и мастерством. И любовалась деревянной, раскрашенной скульптурой его же работы.

Много в этом музее портретов Гюго, сделанных художниками Девериа, Шатильоном и другими. Бюст работы Родена и большое количество иллюстраций к произведениям поэта, исполненных знаменитыми французскими художниками Каррьером, Бенаром, Делакруа, Баварии, Фантен-Латуром. Музей организован с большим вниманием и любовью[422].

* * *

Несмотря на то что Сергей Васильевич был увлечен своей работой, он находил время ездить со мной за город. Постепенно в Париж съехалось много знакомых и друзей. Приехали Добужинские, Дягилев, Нурок, Курбатов. Ездили мы все в Версаль, Сен-Клу, Севр, Медон, Шантильи. Поездки эти доставляли мне глубокое наслаждение красотою парков, дворцов и художественными произведениями, находившимися в них.

Мне запомнилась поездка в Шантильи. Может быть, потому, что я была там первый раз. Старинный дворец коннетабля Ан де Монморанси не сохранился. Но один из его потомков, последний из этой фамилии, восстановил постройки в их прежнем великолепии и собрал большую коллекцию произведений, завещая ее правительству. Так образовался музей Конде, один из лучших музеев Франции. Этот музей — драгоценная сокровищница. В нем собраны отличные образцы творчества, кажется, всех живших на свете художников.

Но самая большая драгоценность музея — это часослов с сорока миниатюрами Жана Фуке. Каждая миниатюра — перл совершенства по композиции, по яркости красок, по той огромной любви, которая в них вложена автором. Прошло почти сорок лет, как я ими любовалась, и они до сих пор ярко живут в моей памяти.

Перед дворцом — прозрачные бассейны. Они, как куски зеркала, лежат в геометрическом порядке. Парк разбит по плану архитектора Ленотра. Тенистые аллеи расходятся звездой. Они словно высечены из яшмовой скалы. Их густая листва так ровно подстрижена, что получаются как бы зеленые своды и стены[423].

На открытой солнечной площадке гуляли павлины. Они неприятно, пронзительно кричали. Один из них для нашего удовольствия (так мы решили) раскинул свой стоокий, сине-зеленый хвост и, гордо закинув головку с коронкой из тоненьких перьев, важно прошел мимо.

Возвращаясь к станции, мы проходили вдоль длинных каналов. Поверхность воды бурлила. Мы пригляделись и увидели, что множество карпов плавало в воде. Так много было рыб и так густо и тесно они плыли, что казалось, по их спинам можно пройти на другой берег канала. Увидев нас, они собрались в несметном количестве, наскакивая один на спину другого. Некоторые рыбины были очень крупные и старые. Спины их поросли зеленым мхом. Приученные к подачкам, они широко раскрывали рты, громко чавкая. А когда мы стали бросать им кусочки булки, между ними поднялась пресмешная драка и возня…

* * *

Конечно, самым ярким впечатлением моего тогдашнего пребывания в Париже остался у меня в памяти день празднования падения Бастилии. 14 июля 1789 года народ в яростном негодовании взял приступом эту ненавистную крепость-тюрьму и разнес ее по камням.

Теперь на месте Бастилии простирается обширная площадь с высокой колонной посередине. В нескольких местах на мостовой можно видеть белую черту, обозначающую наружные размеры бывшей Бастилии.

В этот день в городе царит необыкновенное оживление. Движение трамваев, экипажей прекращено. Все улицы залиты народом, празднующим свой национальный праздник.

На всех перекрестках танцуют. Устроены наскоро эстрады. Импровизированные оркестры из любителей с жаром, с увлечением играют танцы.

Тротуары сплошь заставлены столиками, занятыми зрителями. Часто кто-нибудь из сидящих быстро вскакивает из-за стола, хватает незнакомую проходящую citoyenne{54} и начинает вертеться в бешеном вальсе. В воздухе громко раздаются остроты, возгласы веселья и звуки непринужденного смеха. Шум, гам стоит кругом. Редко-редко встретишь одинокого человека — все парочки, семьи, группы людей.

Город сверху донизу украшен китайскими фонариками всяких форм, величин и красок. Больше всего оранжевого цвета. Вечером город принимает совершенно фантастический облик. Бесчисленные огни унизывают здания. Эйфелева башня — как какая-то странная апокалиптическая фигура — начинает вся переливаться цепочками огней на темнеющем небе.

И когда над городом небо окончательно темнеет, вдруг над Сеной одна, другая, третья высоко и стремительно взлетают ракеты и с треском рассыпаются в небе разноцветными звездами.

Все бросаются к Сене, к Сите, и мы, увлеченные потоком, движемся с толпой. Помню, как Сергей Васильевич поднял меня и поставил на высокий фундамент какой-то ограды, чтобы я без помехи могла видеть и сделать зарисовки сказочного по красоте зрелища.

С необыкновенной силой ракеты и римские свечи одна за другой взлетают вверх. Там они лопаются и падают на землю то тысячами звездочек, то целым дождем белых