Семь цветов страсти - Елена Арсеньева

— Прелесть, Анита Экберг! А господин Артемьев — просто новая кинозвезда, — масса обаяния в непосредственности и нелепости. Чего стоят эти бицепсы! Да он почти Шварценеггер… В гостинице не было ничего интересного. Меня не пустили, а в окошко я свою «удочку» не стал закидывать — там много полиции. У меня, конечно, есть все оправдательные ксивы, но зачем лишний раз светиться? А вот теперь будет очаровательный эпизод — сплошная лирика, высокий класс!

Я не отрываясь смотрела «сцену» в Гринцинге: жадно сметающего закуски Майкла, а затем его страстный монолог.

— Эх, это бы озвучить! Голос у меня тоже записан, но надо специально чистить, — заметил Сол. — Ты здорово приодела парня. И у него замечательные руки — так бы и снимал. Очень выразительно!

Кисти Майкла на деревянном столе, нервно барабанящие пальцы, мои протянутые к нему ладони, его испуг и наконец наши слившиеся ладони, а глаза…

— Ну разве это само по себе не более эротично, чем с Чаком, а?

— И несравнимо более подло. — Я выключила телевизор. — Соломон, ты поклялся мне, что сумеешь прекратить все это! Идиотка! Понадеялась на тебя и выкинула вздор из головы…

Соломон подсел поближе, взял из рук пульт дистанционного управления и обнял меня за плечи.

— Я пытался отвертеться, девочка, клянусь тебе, но ничего не вышло — у меня точно такой же контракт, как и у тебя, только немного покруче… Эх!.. Ну, в замок я с вами не ездил, а в Москву, извини, меня просто выперли, до самолета довезли, визу в зубы — и коленом под зад… Если честно, не знаю, что он им так сдался, этот господин Артемьев… Есть, конечно, версии, но жиденькие. — Он снова включил видак. — По-моему, эти сцены кое-что объясняют.

Я увидела себя в Шереметьево с Майклом под руку, а потом у его обшарпанного автомобиля — на пленке «москвич» выглядел еще хуже.

— Сразу предупреждаю — сумел снять только «концерт» на кладбище и кусочек обеда на даче. Потом вы ушли в дом… Надеюсь, русские не склонны к любви втроем.

— Мы просматривали детские фото… Ах, жаль, здесь нет звука — он чудесно играл! — Я смотрела немой «концерт» у обелиска капитану Лаваль-Бережковскому.

Сол снял и типажей из «публики», и меня — да что тут говорить, замершую от восхищения.

— Серьезно, ты в него втрескалась, Дикси! Такие глазищи! Камеру не обманешь. Вот — крупный план, почти слезы, почти рыдания! Разрыв сердца — натуральная Джульетта! Тронула ты их всех за живое, достала. Вот в этом-то, я думаю, все дело.

Мне вдруг стало стыдно и очень противно. Я поняла, что «подглядывать» — гадко и что есть более интимные, более личные вещи, чем половой акт под южным солнцем. А от того, что какие-то сволочи, считающие себя рафинированными эстетами, балдели от моих сумасшедших глаз, глядевших на Майкла с собачьей преданностью, стало совсем плохо. Я выключила экран и закрыла глаза.

— Сол, скажи как друг, сколько я должна заплатить, чтобы выкупить у «фирмы» эту пленку?

Он опустил голову и, не глядя на меня, вздохнул.

— Не отдадут.

— Ты же не пробовал.

— Я это понял после того, как позавчера побывал в гостинице Алана Герта.

Сол взял у меня переключатель и, немного перемотав запись, остановился на том эпизоде, где мы клубком катались под ногами обескураженного официанта. А в углу кадра, прямо на моей задранной ноге в темном чулке мигали желтые цифры — дата съемки.

— Видела? Попросили везде метить время.

— Зачем им Алан Герт и его похождения? — изумилась я.

— А просто для того, чтобы в случае, если Дикси начнет артачиться, показать эти картинки господину Артемьеву… Там, в «фирме», сидят тонкачи, Дикси. Не надо меня убеждать, что тебе будет совершенно безразлично, если Майкл увидит это кино… Ведь ты ублажала Герта после того, как в ночном Венском лесу разглядывала светлячка в ладони Микки… У русских, знаешь, особое понимание прекрасного… А что такое шантаж, знает даже ребенок. — Сол налил себе в стакан виски и разом выпил, обтерев тыльной стороной ладони горестные еврейские губы…

…Я открыла начало своего дневника. «Записки мадемуазель Д. Д.» — что за безумная дурь, щенячья радость дорвавшейся до наслаждений эротоманки! И ни капли осмотрительности, ни грана уважения к себе! Удачный контракт, деньги, яхта, возвращенный Чак… — все, что надо было Дикси Девизо для «безумного счастья»!.. «Признания Доверчивой Дряни» — гораздо более подходящее название для этих откровений.

Я подумала и добавила еще несколько строк про «дружище» Сола.

5

В Вене светило солнце. Дикси сидела у распахнутого балкона в номере отеля «Соната», а вокруг в пронизанных лучами послеполуденного солнца кронах старых каштанов шумно возились воробьи. Уже одетая к выходу, она ждала звонка Чака, в то время как Рут старательно готовилась к встрече со знаменитым секс-символом.

Дикси постоянно напоминала себе о предстоящих увеселениях, стараясь избавиться от мерзкого осадка, оставленного встречей с Солом. Дикси бесило даже не то, что господину Артемьеву станут известны детали ее интимного времяпрепровождения. Если уж на то пошло, ей было даже приятно отомстить за ночь на московской даче. Но шантажисты, уверенные, что бьют по больному месту, что по горло втянули безалаберную дуреху в свои скотские (в этом уже не было сомнения — скотские) махинации, вызывали у нее омерзение.

Больное место они вычислили точнее, чем сама Дикси, подметили под защитной броней наигранного цинизма кусочек живого мяса — ее личного, спасенного во всех передрягах достояния, которым Дикси не собиралась делиться ни с кем. Прятала даже от Майкла… Тот взгляд на «концерте» у мраморного обелиска, обращенный к скрипачу с восторженной жаждой чуда, с готовностью следовать за ним без оглядки, тот беззащитно-нежный взгляд, пойманный на лету в мертвые тиски «стоп-кадра», выдал Дикси. Дикси, которую не должен был знать никто.

Полулежа в кресле, она старалась избавиться от навязчивых мыслей, вспоминая запечатленные бесстрастной камерой эпизоды игр с Чаком. Но виделось лицо Майкла в подвижной тени кладбищенского клена: сосредоточенно-торжественное, с полуопущенными веками, прислушивающееся к пению немой скрипки… Взлетев последний раз, смычок замирает. С кивком, рассчитанным на буйную шевелюру, Майкл опускает скрипку и поднимает взгляд. Он смотрит прямо перед собой, подарив воровскому объективу Сола то, что предназначалось только одной Дикси: короткую вспышку преданности и восторга — безоглядной преданности пса, нашедшего своего хозяина…

— Ну, как я? — в комнату впорхнула Рут, с игривой грацией демонстрируя свое искусно созданное великолепие. Дикси встряхнулась, прогоняя наваждение.