Волшебники - Майк Эшли

Некоторые взывали ко мне на языках, неизвестных мне. Лишь немногие упоминали места и людей, которых я знал. Этих немногих я боялся. Я не хотел, чтобы они узнали меня. Я лег на дно лодки и снова положил монеты на глаза. Через некоторое время я забылся неглубоким сном и во сне увидел отца. Он вышагивал туда-сюда по черным водам, и от края его мантии, волочившегося по воде, шла рябь; лицо отца было искажено яростью. Один раз он остановился и стал свирепо трясти меня, говоря: «Нет, сын мой, нет. Не этого я желал для тебя. Я приказываю тебе. Я запрещаю тебе… Потому что я по-прежнему люблю тебя. Отправляйся назад в Страну Тростников. Возвращайся назад!»

Но во сне я только и ответил ему: «Отец, я уйду, если ты позволишь мне взять с собой Хамакину».

Он смолчал, продолжая свирепо расхаживать взад и вперед. От ярости он не спросил даже, люблю ли я его.

Я проснулся от еле слышного пения. Казалось, что ветер откуда-то издалека доносит звук многих голосов. Я вновь сел, убрал монеты в мешок и увидел огромную трирему, несущуюся прямо на меня; парус ее так и вздувался от ветра, а весла взбивали волны в пену.

И все же это была вещь бестелесная, вроде затаившихся в тростниках привидений, — лишь очертания из дыма. Голоса гребцов были приглушенны, барабан, задававший темп, стучал, как тихий отголосок далекой угасающей бури. Сквозь корпус судна и его парус просвечивали звезды, и пена от весел тоже была призрачной. Воды вокруг меня были по-прежнему черны, гладки и безмолвны.

Да, это были чудеса, но тайны в них не было, ибо Великая река сосуществует с рекой Мертвых, пусть и текут они в разные стороны. Иногда по ночам матросы речных судов мельком видят смутные очертания — это груз, который несет черное течение. Заметив такое, матросы считают это дурным знаком и приносят жертвы, чтобы успокоить гнев того божества, против которого они могли согрешить.

А теперь я на реке Мертвых видел живых, будто призраков. Трирема оказалась прямо передо мной, и моя лодка прошла сквозь нее. На мгновение я оказался среди гребцов и почувствовал резкий запах их натруженных тел. Затем я проплыл сквозь богато убранную кабину. Там пировал важный господин со своими приспешниками. Думаю, это был сам Деспот Страны Тростников. Одна дама из его окружения замерла с кубком в руке. Наши глаза встретились. Похоже, она была не столько напугана, сколько удивлена. Она вылила немного вина из своего кубка, будто приглашая меня к возлиянию.

Потом трирема исчезла вдали, и я снова лег, закрыл глаза монетами и прижал к груди отцовский меч.

Я опять уснул и увидел новый сон, но сновидение мое было невнятно: какие-то силуэты в темноте, звуки, которых я не мог разобрать… Я проснулся, голодный и с пересохшим горлом, и отпил из фляги, а затем подкрепился едой из кожаного мешка.

А пока я ел, то понял, что река больше не течет. Лодка стояла совершенно неподвижно посреди черного, бесконечного, мертвого болота под серыми звездами. Не было даже эватим и привидений.

Я испугался не на шутку. Я подумал, что мне придется остаться здесь навсегда. Нет, я был каким-то образом в этом уверен! Бог-пожиратель как-то обхитрил меня. Земля Мертвых не примет меня, пока я все еще жив. Я с трудом проглотил последний кусок хлеба, завязал мешок и выкрикнул, почти всхлипывая: «Сивилла! На помощь! Я заблудился!»

И небо стало светлеть. Я увидел, что из болота поднимаются уже не тростники, а огромные деревья, совершенно голые, будто каменные колонны от разрушенных построек.

Некоторые звезды начали блекнуть. Я подумал, что всходит луна, — как странно, неужели я отсюда смогу увидеть луну? — но вместо нее на небо выплыло лицо Сивиллы, бледное, круглое и огромное, как полная луна. Какое-то время она смотрела на меня сверху вниз, молча, а я боялся заговорить с ней. Потом лицо ее пошло рябью — так бывает с отражением, когда в тихий пруд бросают камешек, — и совсем исчезло, но среди тростников громко раздался ее голос:

— Чернокнижник, сын чернокнижника, ты призвал меня по глупости и напрасно потерял одну из возможностей ко мне обратиться. Ты у цели и мог бы отыскать дорогу сам. Тем не менее, раз уж ты считаешь, что тебе нужен проводник, опусти руки в воду и вытащи себе такового.

— В воду? — переспросил я.

На мгновение я ужаснулся, что, задав этот вопрос, истратил вторую возможность обратиться к Сивилле. Но она не ответила.

Я опустил руку в холодную воду, опасаясь затаившихся там эватим. Я стал водить рукой из стороны в сторону, растопырив пальцы, чтобы что-нибудь нащупать. Мгновение я так и лежал, свесив руку из лодки и обдумывая, не было ли это одной из загадок, которые любит загадывать Сивилла. Потом вода внезапно ожила, как будто что-то поднималось из нее, и пальцы мои сомкнулись на чем-то вязком и скользком, как водоросли. Я потянул это на себя.

Над поверхностью показалась ладонь, следом — вторая. Я выпустил то, что держал, и отполз назад. Поднявшиеся из воды руки ухватились за борт лодки, и она качнулась от веса того, кто уже залезал в нее. Внезапно резко запахло разложением, гниющей плотью. Длинные, покрытые илом волосы речного существа падали на лицо, от которого остались почти одни кости.

Тогда я завопил, и крик мой стал громче, когда существо открыло глаза и заговорило. Я понял, что это моя мать.

— Секенре…

Я закрыл лицо руками и только всхлипывал, стараясь вспомнить ее такой, какой знал ее когда-то, давным-давно.

— Секенре. — Она взяла меня за запястья и нежно отняла мои ладони от лица.

Прикосновение ее рук было таким же холодным, как поцелуй Сивиллы.

Я отвернулся от нее.

— Мама, я не ожидал… — Больше я ничего не смог сказать и снова расплакался.

— Сынок, я тоже не ожидала встретить тебя в этих местах. На самом деле это ужасная штука.

Она притянула меня к себе, и я не сопротивлялся. И вот я лег лицом ей на колени, прижался щекой к ее мокрому, покрытому илом платью, а она нежно гладила меня по лбу костяными пальцами. Тогда я рассказал ей все, что произошло; про смерть отца и про то, как он вернулся за Хамакиной.

— Я грех твоего отца, который наконец вернулся за ним, — сказала она.

— А разве он?..

— Убил меня? Да, убил. Но это наименьшая часть его злодеяния. Он более согрешил против тебя, Секенре, а еще против богов.

— Мне кажется, что он не хотел делать дурного, — сказал я. — Он говорит, что все еще любит меня.

— Возможно, и любит. Но все же он совершил великие грехи.

— Мама, как мне следует поступить?

Ее холодный, заостренный на конце палец обвел вокруг знака у меня на лбу.

— Нам пора снова отправляться в путь. Лодка уже выполнила свою задачу. Ты должен ее оставить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});