Московская старина: Воспоминания москвичей прошлого столетия - Юрий Николаевич Александров

подлеца считаешь?..

— Покамест мы с тобой беседуем о посторонних вещах, — сказал он, — пьем, едим и гуляем вместе — я тебе друг. Но попробуй затеять со мной какое-нибудь общее дело — непременно я тебя обдую, несмотря ни на какую дружбу. Это у чиновников уже в крови.

И именно такое же воззрение на чиновничество проникало всю нашу семью. Когда стало известным намерение Сергея сделать предложение Борисовой барышне, все руководящие элементы в доме всполошились. Семен Петрович едко иронизировал над «чернильной» семьей. Больше всех была огорчена моя мать, которая объявила, что согласия на брак ни за что не даст. Конечно, все подробности этих перипетий я узнал гораздо позже. Как почти всегда случается, препятствия только подлили масла в огонь. Сергей ходил как в воду опущенный, тосковал и плакал. В его натуре была одна основная черта: всякое чувство, под влияние которого он подпадал, захватывало его всегда целиком, безраздельно, не давая места никаким другим соображениям. Так продолжалось, пока на смену не приходило другое чувство, более сильное. Но тогда первое чувство не только отметалось им в сторону, но нередко поносилось и попиралось ногами. Это часто встречается у мало уравновешенных людей.

Не знаю, сколько времени тянулась эта история, но однажды Сергей вручил матери длинную промеморию* на четырех больших страницах. Не выходя из роли покорного сына, безропотно покоряющегося воле дражайшей родительницы, он излагал подробно все свои чувства к избраннице сердца, свои страдания по поводу разлуки и невозможности соединиться с нею узами законного брака и почтительно ходатайствовал о дозволении поступить в монастырь, дабы посвятить остальную часть своей жизни служению богу, молитве и забвению о несбывшихся мечтах о счастье. Витиеватый слог писания мало соответствовал литературной подготовке брата Сергея, и потому в редакции этого документа следует допустить значительное участие посторонних лиц.

Такого маневра мать моя не ожидала. При всем своем уме она всегда имела большую слабость к своему первенцу. Неужели он должен сделаться несчастным через нее, которая его так любит? Она поверила и — уступила.

По приведенным выше мотивам родства, нельзя было венчаться, не испросив разрешения у митрополита. Борисовы ездили к нему с дочерью и моим братом. Говорят, Филарет не сразу дал разрешение, вначале уговаривал не нарушать строгости церковных правил, но ввиду настойчивых просьб, сопровождаемых слезами, уступил и даже благословил иконой.

Свадьба брата Сергея и Елизаветы Ивановны состоялась 18 апреля 1851 года. Меня возили к Борисовым на сговор в их квартиру, находившуюся в начале Никитского бульвара* в нижнем этаже. Новобрачные поселились на Якиманке же, в доме моей матери, рядом с нами.

*

…Посмотрим, каковы были основы нашего семейного миросозерцания, нашей житейской философии.

Вследствие отсутствия каких бы то ни было общественных интересов, все внимание сосредоточивалось на семейных и родственных отношениях. Все разговоры вращались на том, что произошло или имеет произойти в кругу нашей родни. Такая замкнутость влекла за собой, разумеется, односторонность и узость воззрений. С моим детством совпали такие крупные события, как европейские волнения 1848 и 1849 годов и венгерская кампания, а между тем для меня они прошли незамеченными; я узнал о них гораздо позже. Правда, я был мал, но если бы эти события приковывали к себе внимание старших, о них бы говорили, и я запомнил бы, наверное, хоть что-нибудь. Да у нас и некому было интересоваться политикой. Самое большее, если кто-нибудь из старших братьев скажет за ужином:

— В «Московских ведомостях» пишут, что французы (или немцы) взбунтовались, и у них там происходят большие беспорядки.

Вот и все. Конечно, это должно было пройти незамеченным. Для обывателей Большой Якиманки, по-тогдашнему, такие известия имели куда меньше интереса, нежели, например, недавняя кончина Андрея Петровича Шестова, бывшего популярного градского головы, и свата его Петра Михайловича Вишнякова. Этих хорошо знали, о них можно было поговорить. А то какие-то там французы и немцы бунтуют! Очень нам нужно!

Конечно, мы в этом не составляли исключения, и наше мировоззрение разделялось большей частью московского купечества. Поэтому здесь будет кстати сказать несколько слов о положении купеческой семьи в среде тогдашнего общества в том виде, как оно рисуется по моим ранним воспоминаниям.

Французский историк,[17] описывая социальный строй монархической Франции XVIII столетия, уподобляет его большому дому, занятому жильцами. Хотя все этажи этого дома сообщались лестницей, говорит он, но в силу исторических условий движение по ней было крайне ограничено. Каждому жильцу предоставлялось подниматься по ступеням лишь своего этажа, не дальше. Если он намеревался идти выше, то упирался в крепко запертые двери, пройти через которые было почти невозможно. Жильцы нижних этажей знали, что верхний этаж им недоступен. При всем различии нашего исторического развития, устройство русского общества во многом подходило к этой аллегории. Такой взгляд поддерживался и свыше. В 1846 году император Николай при посещении Мещанского училища сказал почетному попечителю Куманину следующие многознаменательные слова: «Старайтесь внушать воспитывающимся цель, к которой направлено их воспитание, чтобы они помнили свое звание и не имели бы мыслей выше оного». Как это близко напоминает деление общества по ярусам! Живи так, как определил тебе случай, и оставь всякие помыслы о честолюбии и стремлении к улучшению своего состояния!

Главную роль в государстве играло крепостническое дворянство, в своей массе такое же грубое и невежественное, как и другие сословия, но при этом исполненное высокомерия и чванства истинными или воображаемыми заслугами своих предков. Юридически оно резко отличалось от всего остального населения империи правом владеть населенными имениями и почти бесконтрольного распоряжения трудом и судьбами многих миллионов крепостных и дворовых людей. Опираясь на свое привилегированное положение, оно одно исключительно поставляло правительственный контингент высший и средний, неохотно допускало в эту сферу посторонних, особенно тщательно избегало сближения с другими сословиями и зорко оберегало те злоупотребления, которые считало своими правами. «Дворянская грамота»* давала этому сословию, единственному в государстве, управляемом на азиатский лад, некоторое подобие политических прав, позволяя выражать у подножия престола коллективные желания. Если бы эти желания не всегда могли рассчитывать на свое осуществление, то по крайней мере их снисходительно выслушивали, так как само правительство состояло из представителей этого сословия и опиралось на армию, руководимую главным образом представителями того же сословия.

Отношения купечества к дворянству, как к сословию правящему, привилегированному, замкнутому в себе и заинтересованному в преследовании лишь своих узкосословных целей, было, естественно, полно недоверия, зависти и недоброжелательства. Встретить дворянина или дворянку в купеческой среде было такою же редкостью, как купца или купчиху в дворянской. Если это