Том 2. Огненное испытание - Николай Петрович Храпов

не оказалось.

Минут через 10–15, вагон был оцеплен усиленным конвоем, всех арестантов выгнали на улицу и подвергли тщательному обыску и их, и вагон. Предмета, которым были открыты консервные банки, не обнаружили.

В Москве подцепили еще несколько вагонов и образовали специальный состав. Ночью он, освещенный множеством прожекторов, спереди и сзади, проезжая, внушал людям какой-то ужас. Направление его было вначале на север, потом со станции Буй — прямо на восток.

Владыкину каждый день приносил какие-либо, непредвиденные для него, злоключения. Пока их путь проходил по центральным областям России, кое-какой режим еще сохранялся в раздаче пищи, воды и т. д. По мере же продвижения на Восток, конвой стал поступать все более и более беспорядочней, как видно по чьему-то произволу. Полуголодный паек сокращался, и к пайке хлеба, иногда, добавлялся всего лишь кусок соленой рыбы или просто селедки.

Голодный народ мучительно страдал от жажды, так как вода выдавалась на больших станциях и ограниченно. Ежедневно давался и сахар, но его полагалась совсем мизерная доля, немного больше половины пол-литровой кружки на весь вагон, и он, как правило, исчезал тут же, в дверях.

Ведро мутной горячей жидкости, под названием «чай», в первую очередь было достоянием «высшего общества» — жуликов, и лишь мутные подонки от него, доставались остальным, и то это измерялось глотками. Горячая пища полагалась ежедневно, но увы, стала исчезать и она.

Начиная от Вятки и Перми, в окошках мелькали сплошные лагерные зоны, обнесенные колючей проволокой, вольное население встречалось все реже. Голод усиливался, а с ним и духота в вагоне. От испарения и ополосков пол покрылся липкой массой, но несмотря на это, его как-то подчищали огрызком метлы, и люди ложились на него, спасаясь от жары.

На больших станциях, в порядке особой милости, охрана разрешала бесконвойной обслуге, на собранные деньги покупать в городе хлеба, сахару и махорки, хотя при погрузке в вагоны, с целью пресечения картежной игры, деньги у заключенных отнимались.

Павел почувствовал, что сильно истощал, до головокружения: голод и постоянная жажда изнурили его. Он решил достать из своих «похоронок» 30 рублей, но к великому ужасу, их там не оказалось. Когда и кто украл, узнать было, конечно, невозможно, несмотря на то, что, как казалось ему, он так тщательно их запрятал.

Над купленными продуктами творилось нечто невообразимое: при раздаче, в полуоткрытой двери толпилось столько арестантов, что за каждым предметом тянулось несколько рук.

В результате Павел с завистью наблюдал, как ватага разбойников во главе с «Батей» поедали хлеб, колбасу и конфеты, купленные на чьи-то средства, среди них, конечно, была и его тридцатка. По особому расположению, остатками «Батя» угостил и его.

Наевшись, «урки» стали искать всевозможные развлечения: кто изготовлял, по всем правилам тюремного искусства, карты из обычной газетной бумаги, кто выкалывал татуировку на теле. «Батины» же телохранители с большим старанием наводили бритву из какого-то металлического обломка: к концу дня, некоторые из них, искусно побрились.

Надзор, увидев такую «культуру», среди прочих обросших арестантов, при первой же длительной стоянке, опять оцепил вагон и, раздевая догола, тщательно все перевернул, но, кроме чистых консервных банок, ничего не нашли. Тогда начальник конвоя, не добившись ничего, разгневавшись, наложил штрафной карантин на весь вагон.

Для «ворья», которое все это затеяло умышленно, с целью развлечения, — это было неощутимо, они находили, чем набить утробу; но простой народ переносил ужасные страдания от голода, духоты и жажды. Бессмысленный произвол конвоя обрушился, главным образом, на этих безвинных, простых людей, которые совсем не знали всех этих тюремных фокусов.

Павел молился и терпел. Мизерную пайку он делил на три равные части и хранил при себе, в носовом платочке. Он удивлялся преступной тюремной находчивости в словах и делах уголовников и со всеми людьми, молча, безропотно страдал. Где-то у него еще хранилась сестренкина «пятерка», но он убедился, что обнаруживать ее теперь совершенно бессмысленно.

Наконец, произвол дошел до высшей степени. Состав ранним утром прибыл в город Свердловск и остановился между бесчисленными рядами товарных вагонов. Время зашло уже далеко за полдень: от раскаленных крыш вагонов все задыхались в нестерпимой духоте, запасы все кончились, но кроме дикой конвойной оргии в проверке и обстукивания вагонов, им, еще со вчерашнего дня, не дали ни глотка воды, ни крошки хлеба.

В вагоне усилился людской гул, вскоре, где-то поблизости, раздался истошный крик заключенных женщин: они весь состав этапников призывали к протесту против произвола.

Как по команде, по всем вагонам раздался беспорядочный стук в стенки и полы, и мощный людской рев:

— Хле-ба-а-а! Воды-ы-ы! Прокурора-а-а!

Перекидной мост через железнодорожные пути был моментально забит вольными прохожими и, как видно, среди них тоже началось волнение.

Озлобленный и раздраженный конвой вначале угрожал винтовками в окна, потом, видя бесполезность этого, растерявшись, не знал что делать.

Наконец, кто-то из «начальников» нашел выход: состав вздрогнул, двинулся назад, затем вперед и маневрируя, остановился на отдаленных путях, вдали от людского потока.

Перед сумерками, наконец, появились перед вагонами круглые краюхи печеного хлеба, кадушки с «баландой» и бочки с водой. Под озлобленную брань арестантов, пищу и воду торопливо раздавали по вагонам, а вскоре после того, чинно расхаживая, появился и сам прокурор.

Все жалобы были терпеливо выслушаны, записаны в какой-то книжечке, объяснены уважительными причинами, но произвол после Свердловска участился еще больше. Голод настиг и «урок». На больших Сибирских станциях, в опорожненные бочки стали набивать сорочки, брюки, хромовые сапоги и, совершенно за бесценок, обменивать на краюшку черного хлеба и пачку махорки.

Однако, все это было достоянием «урок», и на получение покупок жутко было смотреть, так как дело доходило до кровавых побоищ — люди зверели.

Еврей и его товарищ среди всех этих ужасов, держались обособленно, удерживая за собой отвоеванную независимость.

Покупок они не делали, почти всегда имели в какой-то посуде запас воды, к арестантской пайке понемногу добавляли черных сухарей. Многие, а последние дни, и воры, с завистью смотрели на них. Но поступок с местом, вначале этапа, сдерживал всех завистников и обеспечивал им неприкосновенность.

Свое время, в основном, Павел проводил в беседах с евреем и его товарищем. Еврей, говоря вполголоса, неоднократно клялся истребить «урок» при первой возможности, видя их наглость перед беззащитными мужиками. Но Павел, по данной от Бога мудрости, всякий раз рассеивал эту злобу, доказывая, что в прошлой жизни, сам еврей поступал не лучше, расхищая народное добро. Иногда проходили целые часы в рассказах о тюремных лагерных произволах. Не приукрашивая, арестанты рассказывали об ужасных, диких произволах на Соловках, Беломоро-Балтийском канале (Медвежьегорск), Вишере, Темниках,