Не унывай! - Людмила Ивановна Иванова

не знаете украинской ночи!»

Справа и слева у порталов – плетни. К правому, мечтая о Грицьке, выходит Параска: «Какой же он хороший! как чудно горят его черные очи! как любо говорит он: “Парасю, голубко!”» А к левому плетню подходит тоскующая по любимому Поповичу Хивря. Как бы вторя Параске, говорит она о своей любви: «Нет нигде Афанасия Ивановича, все огороды обошла».

Мы добивались, чтобы в эту чудную украинскую ночь обе женщины были переполнены желанием счастья. Это должна быть единая сцена. Слова Хиври о том, как она любит слабого здоровьем и вовсе не храброго Поповича («И за что я полюбила его?»), органично переходили (конечно, мы этого очень долго добивались) в арию-песню Параски «Ой, не светит месяченько».

Хивря воспринимала эту песню как музыку, которая звучит в ее душе, и отвечала своей арией. Разволновавшись, она поворачивалась в сторону другого плетня и вдруг видела Параску.

Наши героини понимали, что делается в душе каждой из них, оценивали друг друга.

– Ух, сейчас я ее!.. – произносила наша Хивря – Татьяна. – Она еще может заметить, что я страдаю!

– Верно, Таня!

– Ты что здесь делаешь? Тебя за рядном послали! Да иди огородами, огородами ближе.

– Огородами, так огородами, – вдруг соглашается Лена – Параска.

А ведь до сих пор Параска ни разу не отвечала мачехе, она была безмолвна, покорна, безответна.

– Леночка, в чем дело?

– А помните, у Гоголя есть такой текст: «Не подумаю без радости… как я встречусь тогда где-нибудь с нею…» Это Параска представляет себя замужней. «…Я ей ни за что не поклонюсь, хоть она себе тресни». А ведь теперь я уверена, что скоро выйду замуж, и могу уже быть смелее, могу гордо пройти мимо мачехи.

Повторяем сцену еще раз. Хивря наша даже остолбенела от дерзости падчерицы. Она бы, может, и бросилась на нее с кулаками, да столько гордости в Параске! Параска-то совсем уже не та!

Наша Хивря, как я уже говорила, была не сварливой старухой, а молодой женщиной, лет тридцати пяти. Она жаждала любви, вся светилась, когда видела своего Поповича.

В либретто «Сорочинской ярмарки» (в отличие от повести) линия Хиври и Поповича тоже проходит через всю оперетту. Но мы отказались от некоторых их сцен, чтобы не очень отступать от повести. У нас остались первая встреча и свидание в хате.

Герман, играющий Поповича (артист яркий, с хорошим юмором и темпераментом), быстро и легко шел на гротеск и оправдывал его абсолютно. Например, он прятался в бочку и кричал оттуда кукушкой, когда Хивря проходила мимо. Почти все первое свидание он так и сидел в бочке, а Хивря стояла возле. Потом вдруг мгновенно выскакивал из бочки, страстно объяснялся Хивре в любви и тут же пускался в пляс – жизнь в нашем Афанасии Ивановиче била ключом. Играл Герман с удовольствием и огромной отдачей (только в этом случае, наверное, и можно оправдать гротеск, оправдать для себя поведение героя в самых невероятных предлагаемых обстоятельствах).

Хивря по-царски принимала Поповича – и красовалась перед ним, и кокетничала (текст в либретто взят из повести Гоголя «Ночь перед Рождеством», что, на наш взгляд, было вполне оправдано). Хивря была красива, полна сил, и понятно, что молодой, разбитной Попович нравился ей куда больше, чем пьяница Черевик.

Долго мы работали над сценой Хиври и Афанасия Ивановича, добиваясь музыкальности в драматическом куске. Проза Гоголя так хороша, так ярок диалог героев, что нам хотелось очень точно сыграть сцену, чтобы в ней не было ни одного лишнего движения. Надо отдать должное студентам: они вошли во вкус и сами чувствовали, если фальшивили.

– А что это у вас?

– Как что? Рука, Афанасий Иванович! – и Хивря заходилась счастливым смехом.

– А что это?

– Губы…

Распалившийся Попович вскакивал на лавку и залихватски отплясывал. Вот тут-то счастливых любовников и спугивал громкий стук в дверь.

Черевика играл Витя. Характерные роли ему были близки. Его Черевик наивен, добр. Он понимает, что под каблуком у жены, что не может защитить дочку. Недаром Черевик поет: «Не женись, казаче, по второму разу». Когда ему приходится «отказать доброму человеку», он сильно огорчается: «Господи Боже мой, за что такая напасть на нас, грешных! И так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!»

Лена – Параска на одной из репетиций в отчаянии от того, что разрушилась свадьба, вдруг разрыдалась и бросилась отцу на шею. Нам показалось это верным, и мы закрепили момент. Но нам хотелось, чтобы и Черевик трагически сыграл эту сцену. Это было бы в соответствии с текстом: «Доченька, когда б была с нами не мачеха твоя, а родная твоя… Эх! Ты не слыхала от людей, отчего это на земле холод бывает?» Но наш Черевик, сколько мы ни бились, не смог сыграть трагедии – вероятно, в силу своей молодости. Зато комедийные сцены он играл превосходно, особенно когда приходил пьяный в хату. Вот он видит мешок с углем (в действительности в мешке прятался Попович), а потом вдруг не видит его (Попович в мешке отбегал на другое место)… Черевик был уморительно растерян. Наконец он находил мешок и шел топить его в речке. Но пока Черевик искал забытую им под столом трубку, Попович в мешке вползал обратно в хату, и герои спинами натыкались друг на друга. Черевик поворачивался и обнаруживал перед собой «живой» мешок. Конечно, ребята репетировали эту сцену с удовольствием. В ней была детская радость игры, которая так необходима актерам.

Значительное место в нашем спектакле занимала вторая пожилая пара – кум и кума Мокрина. У Мокрины на ярмарке цыганка крала гуся. Начиналась потасовка. Сначала она получалась у них как в плохой оперетте: Валя – цыганка боялась быть некрасивой, растрепанной, поэтому вместо драки мы видели нечто вроде элегантного касания друг друга.

Но уж с Гоголем это совсем несовместимо!

– Да вы представьте себе, Люда (Люда играла Мокрину), что у вас что-то крадут на ваших глазах. Как вы будете на это реагировать?

– Я бы побоялась сделать замечание вору, ничего бы не сказала.

– Но цыганка ведь молодая женщина. Если вы и боитесь ее, то все-таки не настолько, чтобы не возмутиться. Вы забываете об осторожности. Попробуйте еще раз.

Люда разбежалась, запыхалась, схватила Валю за руку: «Она у меня гуску украла!»

Валя возмущена – Люда сделала ей больно.

Я не стала защищать Валю. Вообще-то в театре актеры не должны наносить друг другу травмы. Мастерство в том и заключается – зритель должен поверить, что идет настоящая драка, а партнерам не должно быть больно. Но, поскольку работа над сценой только началась, я решила дать студентам по-настоящему схватиться. Это, наверное, будет полезно.

– Валя, защищайтесь от Мокрины сами!

Валя не хочет. Ее приходится долго уговаривать. В конце концов она нехотя толкает Мокрину: «Какую