Шолохов - Валентин Осипов

Шкирятову не могла не запасть в память истинно мольба из последних душевных сил: «Дорогой т. Сталин! Прошу Вас лично — Вы всегда были внимательным к нам, — прошу ЦК, разберитесь с нашими делами окончательно!..»

Окончательно?! Проверяльщик мог недоуменно пожать плечами при этой просьбе — несбыточна. Сам же Шолохов написал то, что столь точно характеризует систему репрессий: «Я уже говорил Евдокимову: „Почему обком не предпринимает никаких мер, чтобы освободить из тюрем тех, кто сидит за связь с Луговым, кто посажен врагами?“ Он ответил: „Ты говорил об этом Ежову? Ну и хватит. А что я могу сделать?“»

Вот с каким багажом собирался Шкирятов на Дон в мае.

И у Шолохова немалый груз дел и забот. В одном из мартовских писем он их запечатлел: «Можно сказать, погряз я в делах, залез в них по ноздри, а может, и по уши…» Это о том, что появились в его жизни совсем новые обязанности и обязательства: «Навалились депутатские обязанности — хоть криком кричи! Наверху завел у себя канцелярию (штатный — один я). Строчу ответы на жалобы избирателей. В промежутках правлю рукопись…»

Дополнение. Младшая дочь Шолохова окончила школу в родной станице, по замужеству переехала в Москву и работала в издательстве «Современник». Отец не раз поручал Марии Михайловне составление его сборников и даже собраний сочинений. Вместе с мужем, военным инженером, они воспитали сына, ставшего дипломатом, и красавицу дочь, которая закончила Институт международной торговли и права.

Письмо об отставке

В конце февраля 1938-го Шолохов отправил письмо в Москву — Ставскому: «Дорогой Володя! У меня к тебе вот какое дело: пожалуйста, выведите меня из редколлегии „Октября“». Генеральный секретарь Союза писателей понял — такое письмо нельзя утаить от остальных литначальников. Он собрал секретариат. И его члены поразились необычному по тем временам заявлению — Шолохов отмежевался от политики Панферова: «Отвечать за линию журнала не могу… Не хочу быть для вывески. Избавь от этого».

Из письма явствовало, что и Панферов не терпел Шолохова: «К характеристике моих взаимоотношений с редколлегией и, в частности, с Панферовым: я года три не получаю журнала от них. Ни единого письма не прислали…» Еще абзац — оценка без дипломатии: «Попросту хамство».

Шолохов рвал с теми, кого открыто поддерживал сам Сталин. Да к тому же в самую острую пору политической борьбы в стране, когда с протестами было лучше помалкивать. После пленума ЦК исключен из партии Демьян Бедный. Арестован Артем Веселый и сгинул навсегда. Шолохов ценил его роман «Россия, кровью умытая». В Вёшки приходят и другие скорбные сообщения: умер в заключении Мандельштам, брошен в застенки Михаил Кольцов, схвачен «за антисоветскую пропаганду» Николай Заболоцкий… Не союзники, но сотоварищи по Союзу писателей.

И в Вёшках все лютуют. И вот — ночной стук, лай и брань у куреня брата Марии Петровны. На него давно «точат зуб». В его «Деле» значится: «Громославский является сыном станичного атамана, до и после революции был служителем религиозного культа; в 1916 г. был псаломщиком, а с 1920 по 1929 год — дьяконом. В 1930 г. был осужден по ст. 59, п. Ю УК, но в 1932 году освобожден по кассации…». Теперь и он «враг народа». Каково было утром узнать о нагрянувшей беде.

Однако какое самообладание у Шолохова. Сел за письмо в Лондон — старому приятелю, партийцу с дореволюционным стажем, теперь представителю советского торгового флота в Англии Николаю Петровичу Романову. Отгоняя мрачные думы, а может, подбадривая себя, пишет: «На минуту представил, как ты ловил бы на комара… Хотя для тебя размеры рыбы, идущей на комара и личинку, не новость: когда-то ухитрялись же вы весь улов помещать в бутылке от рябиновки…» Приглашая его на рыбалку и охоту, припомнил строку из Пушкина: «Запивать стерлядь и куропаток будем не каким-либо презренным джином или виски, а тем самым „соком кипучим, искрометным“, который некогда воспел дегустатор Александр Сергеевич». И вдруг посерьезнел: «Некогда писать за общественными нагрузками». Знал бы приятель, какие политические сражения замаскированы словами об «общественных нагрузках».

Шолохов доверял свою боль только самым близким. Даже в письме Левицкой 15 ноября тщательно маскирует свои переживания: «Молчание мое, и то, что я не зашел, когда был в Москве, и то, что не пишу „Тих. Дон“ вот уже 8 месяцев, — все это объясняется другим. Но об этом „другом“ писать долго и скучно. Об этом надо говорить… Писательское ремесло очень жестоко оборачивается против меня…»

И вдруг неожиданное продолжение: «…Пишут со всех концов страны и, знаете, дорогая Евгения Григорьевна, так много человеческого горя на меня взвалили, что я начал гнуться. Слишком много на одного человека. Если к этому добавить всякие личные и пр. горести, то и вовсе невтерпеж. Черт его знает, старею, видно… А не хотелось бы!»

Мрачный тон, мрачные намеки. Впрочем, нетрудно догадаться о причинах: горе, с которым люди обращаются к писателю, — это черные зарницы от продолжающегося истребления тех, кого именовали «врагами народа».

Знали бы те, кто слал письма в Вёшенскую, что Шолохову самому нужна была помощь — не зря написал: «Начал гнуться». Напряженная работа над финалом «Тихого Дона», мятущийся Мелехов — ни за что не быть ему большевиком! Теперь же новые страдания идут к нему со всех концов страны, а Сталин не торопится отвечать на его последнее письмо о продолжающихся репрессиях… Голгофа!

Ждет, ждет Шолохов ответ Сталина. Недоброе молчание в ЦК сопровождается недобрым замалчиванием имени и творчества Шолохова в «Правде».

Апрель. Здесь идет статья Лежнева «На новом этапе» — к пятой годовщине постановления ЦК о перестройке литературно-художественных организаций. Надо же: шолоховед «позабыл» хотя бы упомянуть Шолохова.

Май. Иван Дзержинский со статьей о своей работе над оперой «Тихий Дон» — и ничего о Шолохове. В этой же газете печатаются приветствия писателей по случаю дня печати — Ал. Толстой, Стальский, Юдин, Ставский, Лахути, Стецкий… Шолохов, давний автор и даже былой спецкорреспондент, не приглашен.

Накануне дня рождения Шолохов читает целый подвал с заголовком «Троцкистская агентура в литературе». Редактор «Литературной газеты» здесь обвиняется в том, что «систематически травил Панферова…». Не припомнят ли и ему, Шолохову, схватки с автором «Брусков»? Еще строки о «врагах», будто в назидание и ему, автору «Тихого Дона»: «Интерпретировали историю гражданской войны. Ухитрялись ни слова не сказать о роли Сталина…» Но ведь и в его романе своя «интерпретация» и ни строки «о роли Сталина». Шолохов продолжает читать — авербаховцы названы «контрреволюционной группой», упомянут и Макарьев. Авербах когда-то пытался ему дать рекомендацию в партию, Макарьев — его земляк и давний знакомец (это ныне можно именовать как «преступную связь»).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});