Млава Красная - Вера Камша

Росский помедлил. Вот оно. Как и предполагал ты, Фёдор. Князь Булашевич, портрет Александра Васильича вечно с собой возящий, и впрямь в ретраншементах отсиживаться не собирается. Этого ты ждал, к этому готовился. Давай же теперь, не подкачай!

Гвардионец заговорил, тщательно подбирая слова:

– Ваше высокопревосходительство, князь Александр Афанасьевич. Моим делом было фон Пламмета тут удержать, пока корпус не подтянется, пока потери не восполним.

Булашевич значительно покачал головой.

– Фон Пламмет, сукин сын, дальше отступать не может, решил дать генеральную баталию. Оно и понятно – Млавенбург в четырёх переходах, вокруг поместья тевтонские – не уйти ему. Будет стоять насмерть, если, конечно, его пруссаки на такое способны. Хотя вряд ли… Помню их, позорников, ещё по десятому году. Крепости и те, едва французов завидя, не пальнув ни разу, Буонапартию сдавали, куда им в поле да против нас?! Вот и надеется на ретраншементы, немец-перец-колбаса, кислая капуста! Ничего, мы ему покажем, кто такой солдат русский, что за дело святое сражается! Господь нас благослови! – Князь полез под мундир, достал крест, поцеловал с искренней верой, вновь спрятал.

– Совершенно верно, ваше высокопревосходительство. Вот потому-то я и составлял план атаки, но такой, чтобы прусские хитрости с доски снять, а наши, напротив, оставить.

– Вот как? И что ж надумал?

– Фон Пламмет, ваше высокопревосходительство, надеется на укрепления, на пушки да на штуцерных, коих у него как бы не половина всей пехоты. Ему главное нас до штыковой не допустить, заставить в лоб по чистому полю в атаку идти, пока он нас, как на смотре стрелковом, уполовинивать станет. В деле двенадцатого ноября мы с этим уже столкнулись – палить пруссаки выучились.

– Штыковая наша – немцу смерть, – подтвердил Булашевич.

– Вот и выходит, ваше высокопревосходительство, что придётся и нам на хитрости пускаться. Как князь Александр Васильевич у Дьяволова моста, когда в лоб лишь показную атаку устраивал, да ещё и велел гренадерам падать чуть ли не всем вместе, мол, убиты, и ждать вблизи от вражьего рва, пока обходной отряд супостату в спину не ударит.

– И что же предлагаешь? – оживился генерал от кавалерии. – В открытом поле мы бы его обошли, но тут с одного фланга река, с другого лес заболоченный, а посреди холмы…

Фёдор Сигизмундович мрачно вспомнил карту, где каждый аккуратный синий треугольник – батарея, что смотрела остриём в сторону красных квадратов, изображавших русские войска, – казалось, впивался прямо в душу. Не приходилось ещё полковнику Росскому бывать на большой, настоящей войне, Капказ за таковую ведь не посчитаешь, так что большого пороху ты не нюхал. Не ошибись, Фёдор, тысячи жизней на тебе, не оловянные солдатики, коими в Академии Генерального Штаба исторические сражения разыгрываются!

Как и Пламмета не выпустить, и Булашевича обойти, чтоб генеральская храбрость боком не вышла? В лоб атаковать – то и Ломинадзев сможет. Если прикажут да над душой встанут. Да что там Ломинадзев, и Крёйца б хватило. Силы разделить поровну и с фронта, и в обход ударить – тоже Буонапарте быть не требуется. Но всё это знает и Пламмет, а фланги немецкой позиции и вправду прикрыты…

Думай, Фёдор! Сейчас, ночью, завтра, когда указку Ломинадзеву возьмёшь, поздно будет. Там, в Анксальте, испустил последний вздох твой друг, Михайло Константинович. Видит Господь, чья Длань Дарует, больше всех, больше Булашевича и Ломинадзева, больше даже василевса в Анассеополе, хочет полковник Росский увидеть стяг с тремя русскими птицами, Алконостом, Гамаюном и Сирином, – на самой высокой башне подлого Анксальта!

Глава 18

26 ноября 1849 года

1. Анассеополь. Посольство королевства Пруссия

– Почта, ваше сиятельство.

– Благодарю, Мартин.

– Не угодно ли вашему сиятельству кофе?

– Да, Мартин, спасибо. И пусть принесут ещё дров.

– Сию же минуту распоряжусь. И жаровню тоже.

– Да, именно так, – кивнул фон Шуленберг старому слуге.

Мартин вышел, шаркая и пришепётывая беззубым ртом. Посол вздохнул – все мы, увы, не молодеем. Бедняге Мартину сейчас бы не холода Анассеополя, а тёплый италийский берег. И ведь можно было получить назначение в Наполи… но Апеннинский сапог для прусского дипломата – это просто почётная ссылка, каковой, возможно, всё и кончится.

Граф фон Шуленберг который уже день пребывал в отвратительнейшем настроении – с того самого вечера, когда пришла роковая депеша. О да, он сделал всё, что мог, он немедля подал прошение о срочной аудиенции и даже её получил, только не у василевса, а у государственного канцлера. Встреча, однако, вышла пустой и никчёмной. Посол собирался на неё, как на важнейшую в жизни, полагая сие своим личным Зульбургом – не всякому дипломату выпадает останавливать двоих балансирующих на грани войны гигантов.

А всё обернулось унылым ритуальным бормотанием, обменом витиеватыми протокольными фразами, от которых кругом идёт голова. Посол и канцлер говорили по-немецки, и ни один ничуть не уступал другому в умении составить По-настоящему Длинное Предложение, Заканчивающееся Глаголом.

Ясно, что аудиенция окончилась ничем. Фон Шуленберг «дерзал настаивать» на скорейшей встрече с государем, канцлер скрипел о «необходимости тщательной подготовки оной, прежде всего в рассуждении повестки», и дело не сдвигалось с мёртвой точки.

Донесения из Млавенбурга исправно доставлялись каждый день, но не радовали и не удивляли. После первого успеха фон Пламмет, как и следовало ожидать, нарвался на ожесточённое сопротивление и был принуждён отступить за Млаву, русские же опомнились и начали преследование. Тем не менее император Арсений пока что вёл себя на удивление сдержанно – войну Пруссии, а именно этого посол страшился больше всего, он, во всяком случае, объявлять не стал.

Кофе обжигал язык и нёбо. Шуленберг отставил чашечку, взялся за пухлые пакеты, как всегда, начав с самой тщательной инспекции прошивки и печатей. Осмотрел в любимую, подаренную фон Зероффом лупу, поворачивая и так, и эдак: Тауберта нельзя недооценивать, особенно в такое время… Сколь, однако, иронична судьба! Выглядевший финалом Зульбург оказался прелюдией к очень неприятной фуге, а они – молодые, горячие, готовые на всё, лишь бы одолеть вселенское Зло в лице Буонапарте, кем оказались они? Русские и пруссаки, бывшие союзники и, похоже, тоже уже бывшие победители?

Как же они устали тогда, двадцать пять с лишним лет назад, и как же были счастливы, лишь Тауберт, опьянев, плакал об убитом коне, а Герберт фон Пламмет не плакал о брате… Офицеры, не считаясь с чинами, переходили от костра к костру, пили, пели, хлопали друг друга по плечам, снова пили и пели, обняв друг друга и раскачиваясь, будто ремесленники в пивной… Чёрные прусские гусары, белые русские кавалергарды и заглянувший к бывшим товарищам уже генералом Орлов. Этот молчал, только когда провозгласили тост за сохранившую его в «сердце ада» – как выразился, награждая русского героя, кайзер – судьбу, хмуро сказал, что его судьбу звали Сергий и… Прочие имена ротмистр Шуленберг запамятовал, но всего их было пятеро – солдат, принявших на себя предназначенную командиру смерть. Теперь Россия Орлова и Тауберта вот-вот схлестнётся с Пруссией Шуленберга, для войны не хватает сущей малости, возможно, даже этой депеши…

Посол взялся за внушительного вида толстый конверт, бездумно повертел в пальцах, вновь отложил. Пригубил кофе.

В первые дни «млавского инцидента», как именовали его в дипломатической переписке, Шуленберг не мог дождаться очередной почты из Берлина. Сейчас он уже почти не сомневался, что кроется в очередном прошитом и осургученном пакете.

Кайзерштрассе вела какую-то свою игру. Или не свою, или не игру. При том что расклад «большой политики» казался Шуленбергу вполне ясным. Франция, Австрия, Пруссия – все имели свои интересы, и интересы эти диктовали умножающиеся в числе фабрики, всё новые и новые паровозы на железных дорогах и пароходы в портах, всерьёз угрожающие господству паруса. Что нужно Пруссии? – мир на востоке, а её негоцианты и инженеры, не сомневался истинный пруссак фон Шуленберг, этим сумеют воспользоваться куда лучше лягушатников или островных пожирателей овсянки, не говоря уж о весёлых макаронниках, кои непревзойдённы разве что в бельканто.

Буонапартова гроза, что, казалось, кончилась для Пруссии вполне благополучно, оставила, однако, куда более глубокий след. Фон Шуленберг в Первую Буонапартову был совсем ребёнком, но запомнил, как по берлинским мостовым маршировала Старая Гвардия, занявшая столицу без единого выстрела. Помнил он и как сдавались гарнизоны даже превосходных крепостей, едва завидев вдали знамеёна великого императора.

А потом кайзер с семьёй бежал в Россию. И это запомнили. Сильные мира сего и не очень.

«Пруссаки – сдадутся».