Штамм Закат - Чак Хоган

Тело Сетракяна не могло противостоять обращению. Если даже не принимать во внимание, что его вены, и без того слабые, вовсе перестали ему служить, все равно он был слишком стар. Слишком немощен. Сейчас Сетракян похо­дил на подсолнух с тонким стеблем, который неумолимо склоняется под весом растущей головки.

Или на зародыш, развивающийся из клетки с дурными хромосомами.

И голоса... Он слышал их. Гудение большого коллектив­ного сознания. Координация бытия муравейника. Какофо­нический концерт.

Сетракян чувствовал жар. Это было связано с растущей температурой его тела. Но еще жар исходил и от трясущего­ся пола. Система охлаждения, предназначенная для того, чтобы не допустить расплавления топливных элементов, от­казала. Причем отказ этой системы не был случайным — ее нарочно вывели из строя. Расплавленное топливо прожгло днище защитной оболочки реактора. Как только оно достиг­нет уровня грунтовых вод, земля под станцией разверзнется, выбросив столб смертельного радиоактивного пара.

Сетракян.

Это голос Владыки в его голове. Их сознания теперь были связаны, но они то совпадали по фазе, то снова рас­согласовывались. Наконец в голове Сетракяна возникла картинка — вроде как задний борт грузовика. Одного из тех грузовиков национальной гвардии, которые Сетракян ра­нее видел у въезда на станцию. Глаза, видевшие эту картин­ку — слабую, монохромную, — пребывали в кузове, и это были глаза существа, чье ночное видение превышало любые человеческие возможности.

Сетракян увидел свою трость — трость Сарду, — которая со стуком каталась по днищу кузова не далее чем в метре от него. Казалось, протяни руку, и дотронешься до трости в по­следний раз.

Тук-тук-тук...

Он видел то, что видел Владыка. Сетракян, ты дурак.

Днище грузовика тряслось. Машина на большой скоро­сти уносилась прочь. Картинка качалась взад-вперед, как если бы тварь, видевшая ее, корчилась от боли.

Ты думал, что, отравив свою кровь, ты можешь убить меня?

Сетракян поднялся на четвереньки, временно пользуясь той силой, которую вселило в него обращение.

Тук-тук...

И все-такия достал тебя, стригой, подумал Сетракян. Я опять ослабил тебя.

Он знал, что сейчас Владыка слышит его.

Ты, обращен.

Наконец-то я ОТПУСТИЛ Сарду. А скоро ОТПУЩУ и себя тоже.

Больше он ничего не сказал. Нарождающийся вампир Сетракян все ближе подползал к готовой взорваться актив­ной зоне.

Внутри защитной оболочки продолжало нарастать давле­ние. Гигантский пузырь ядовитой водородной смеси искал выхода наружу. Бетонный, армированный сталью корпус пока сдерживал напор, но его сопротивление обещало куда более катастрофические последствия неизбежного взрыва.

Сетракян полз, вкладывая все силы в каждое движение рук, в каждый толчок ног. Тело его неумолимо обращалось изнутри. То, что он видел, было чехардой картинок, увиден­ных тысячами глаз. То, что он слышал, было пением тыся­чеголосого хора.

Приближался час «Ч». Сетракян надеялся, что все его близкие спешат укрыться под землей.

Тук...

«Умолкни, стригой!»

Ядерное топливо наконец достигло уровня грунтовых вод. Земля под станцией вздыбилась, и место происхожде­ния последнего Древнего исчезло с лица земли. Вместе с Се-тракяном. В одно и то же мгновение.

Сетракян и последний Древний перестали быть.

Корпус высокого давления лопнул, и в небо над проли­вом Лонг-Айленд взметнулось радиоактивное облако.

Габриэль Боливар, бывшая рок-звезда и единственный, кто остался в бытии из той первой четверки «выживших» с рейса компании «Реджис эйрлайнс», ждал Владыку глубо­ко под землей, в недрах мясокомбината «Решения». Тварь была призвана сюда Владыкой с особой целью. Призвана, чтобы быть готовым.

Габриэль, дитя мое.

В голове Боливара стоял гул голосов. Их жужжание сли­валось в единое целое, так что казалось, будто гудит один голос — голос великой преданности. Тот старик, Сетракян... Его голос замолчал навсегда.

Габриэль. Имя архангела... Очень подходящее...

Боливар ждал своего темного отца. Он чувствовал при­ближение Владыки. Знал о его победе там, на поверхности. Теперь оставалось только ждать, когда новый порядок утвердится на всей планете и исцелит ее.

Владыка вошел в черную подземную камеру и встал перед Боливаром, пригнув голову под низким потолком. Боливар чувствовал, что с телом Владыки творится неладное, но его разум был ясен, а его слово звучало как песнь истины.

Ты будешь жить. Будешь жить во мне. В моем голоде, моем голо­се, моем дыхании, - а мы будем жить в тебе. Наши разумы посе­лятся в твоем сознании, и наша кровь будет одна кровь.

Владыка отшвырнул плащ, запустил свою длинную руку в гроб и зачерпнул пригоршню жирной земли. Это землю он вложил в рот Боливара, давно утратившего способность глотать.

Ты будешь моим сыном, а я буду твоим отцом, и мы будем пра­вить миром, будем править как Я и Мы - отныне и всегда.

Владыка заключил Боливара в мощное объятие. Габри­эль был болезненно худ, рядом с колоссальной фигурой Вла­дыки он казался совсем хрупким и маленьким. У него было ощущение, что Владыка заглатывает его, завладевает им. Принимает его.

Впервые в своей жизни — и в своей смерти — Габриэль Боливар почувствовал, что он — дома.

Из Владыки полезли черви — сотни, тысячи червей ста­ли просачиваться сквозь его красную плоть. В бешеной пля­ске они принялись виться вокруг Владыки и Боливара, ухо­дя в их тела и снова выныривая наружу, сплетая двух тварей в темно-красное кружево.

Наконец Владыка отпустил старую, изношенную оболоч­ку гиганта давно ушедших дней — она искрошилась и, упав на пол, рассыпалась на куски. В ту же секунду душа юноши-охотника тоже нашла свое упокоение. Она исчезла из вооду­шевляющего хора голосов, распевавших гимн Владыке.

Сарду больше не было. А Габриэль Боливар стал чем-то новым.

Боливар-Владыка выплюнул изо рта землю. Отвалив ниж­нюю челюсть, он проверил свое жало. Мясистый отросток с резким щелчком выметнулся наружу и убрался обратно.

Владыка возродился.

Новое тело сидело не очень удобно, и это понятно: Вла­дыка провел в оболочке Сарду очень много лет и привык к ней, — зато временное обиталище было свежим и гибким. Скоро, очень скоро Владыка подвергнет его особому ис­пытанию.

В любом случае материальность человеческого тела, его физические свойства сейчас нисколько не волновали Владыку. Тело исполина Сарду устраивало Тварь, когда ей приходилось оставаться в тени. Однако ныне размер и дол­говечность оболочки ничего не значили. В новом мире, который Владыка сотворил по своему подобию, эти каче­ства потеряли всякий смысл.

Владыка почувствовал, что в подземелье вторгся чело­век. Сильное сердце, быстрый пульс. Человеческий ребе­нок. Мальчик.

Из прилегающего к камере тоннеля вышла Келли Гудуэ-дер. Она вела за собой своего сына Закари, цепко держа его за руку. Подойдя к Владыке, Келли и Зак остановились. Мальчика била сильная дрожь. Он присел на корточки и сжался в комок, приняв единственную позу самозащиты, которая была ему известна. Зак ничего не видел в темноте, он лишь ощущал чье-то присутствие, близость горячих тел в прохладном подземелье. И eui,e здесь ужасно воняло — пахло аммиаком, влажной землей, гнилью...

Келли приблизилась к Владыке с гордостью кошки, принесшей на порог хозяину пойманную мышь. Физиче­ское обличье Владыки, открывшееся ее ночному зрению во тьме подземной камеры, нисколько не смутило Келли. Она увидела Владыку внутри тела Боливара и не стала ни о чем спрашивать.

Владыка соскреб немного магния со стены камеры и вы­сыпал стружки в чашу факела. Затем он чиркнул по камню когтем своего длинного среднего пальца, выбив фонтан­чик искр; магний вспыхнул, а следом разгорелся и сам фа­кел, озарив камеру оранжевым сиянием.

Зак увидел перед собой костлявого вампира с пылающи­ми красными глазами и вялым выражением лица. От пани­ческого ужаса он едва не лишился чувств, но все-таки удер­жался от потери сознания — какой-то крохотной частью своего существа Зак все еще доверял маме, все еще нахо­дил успокоение в том, что мама рядом, а раз так, то она не даст его в обиду.

Рядом с худющим вампиром Зак увидел пустую оболочку трупа. Она лежала на полу. Ее испепеленная солнцем плоть, гладкая как пластмасса, еще посверкивала живым блеском. Сброшенная шкура твари...

А еще Зак увидел трость, прислоненную к стене пеще­ры. На волчьей голове в верху трости играли отсветы пла­мени.

Профессор Сетракян.

Нет!

Да.

Голос прозвучал прямо в его голове, ответив на мыслен­ный крик с такой силой и властностью, с какой, по мнению Зака, с ним мог бы говорить только Бог, если бы когда-нибудь ответил на его молитвы.