Семья Зитаров. Том 1 - Вилис Лацис

Волдис развлекал товарищей рассказами о веселых случаях из своей жизни, о шалостях в мореходном училище и приключениях в портах. Порою ему даже удавалось вызвать улыбку на их лицах. Он демонстрировал свое прежнее искусство — подражал кошачьим концертам — и описывал, как он когда-то пугал этим суеверных кумушек. Матрос Клюквин заснул на веслах, Волдис наклонился к его уху и громко прокукарекал. Клюквин открыл глаза, Волдис весело пожелал ему доброго утра. Все расхохотались.

Когда все средства были исчерпаны и ничто уже не помогало, Волдис начинал фантазировать и рисовал людям заманчивые картины их возвращения в Англию: их примут замечательно, накормят и уложат спать; журналисты, поговорив с ними, опишут в газетах их приключение. Они остановятся в бордингхаузе за счет пароходства, получат деньги за погибшие вещи и станут жить припеваючи.

Был ли он в действительности настолько беспечен — это вопрос, но если у него хватало силы поддерживать бодрость духа, то, вероятно, запасы жизнерадостности в нем еще не иссякли.

Во второй шлюпке люди разучились улыбаться. Угрюмые, точно злейшие враги, сидели они вплотную друг к другу. Измученные до предела, они сделались нечувствительными к мучениям других. Стоны больных, бред страдающих галлюцинациями, истерический плач и мольбы о том, чтобы их пристрелили, никого больше не трогали. С еле заметными признаками жизни лежал на дне шлюпки старый Юхансон. Больной матрос умер к утру третьего дня, и его без обычной церемонии опустили в море.

Белдав, закутавшись в плотное пальто, не спускал глаз с Джонита и время от времени бормотал:

— Это не жилец… это не жилец…

В его мозгу засела мысль, что Джонит уже мертв и только кажется, что он еще чуть жив. Он лежит на дне лодки, как покойник, не двигаясь; грудь его не подымается, а если рот еще изредка кривится в гримасе, то это скорее похоже на посмертную конвульсию, чем на проявление жизни.

В продолжение всего третьего дня Белдава мучило сознание, что в шлюпке находится мертвец и его нужно выбросить за борт, но у него не хватало решимости сказать об этом остальным. Так прошла еще одна ночь. Под утро Белдав сменил Ингуса у руля. В седой предрассветный час, когда второй штурман задремал, Белдав склонился к Джониту и ощупал его лицо. Он не разобрал, чувствуется ли в нем живое тепло или оно застыло, но ему хотелось, чтобы оно было мертвым и застывшим, и поэтому он так и подумал.

— Этот готов, — сказал он Дембовскому.

— Да… — как автомат ответил чиф.

— Надо его выкинуть за борт, — продолжал Белдав.

— Да… — не открывая глаз, подтвердил Дембовский.

Белдав разбудил стюарда, окликнул двух неспавших матросов и приказал выбросить Джонита в море. Те механически выполнили распоряжение, ничего не спрашивая и не соображая, для чего это делается. Втроем они подтащили Джонита к борту шлюпки, отодвинули дремавших кочегаров и столкнули безвольное, несопротивляющееся тело в воду. Всплеск воды разбудил Путраймса и Лехтинена. Они взглянули в том направлении, откуда послышался всплеск, и увидели, как чье-то чужое, но где-то виденное лицо скрывается в пучине. Это было лицо живого человека; во взгляде широко открытых глаз отражалось недоумение, они ясно слышали прерывистое дыхание и видели, как две руки цеплялись за борт лодки. А потом все опять стало обычным. Волны сомкнулись над головой Джонита, слегка покачиваясь, скользнула вперед лодка, и в правой стороне горизонта на небосклоне забрезжил зеленовато-серый рассвет.

— Что случилось? — спросил сонно Путраймс.

— Бебрис умер, его выбросили в море… — ответил Белдав.

— Но ведь он же был еще жив… — прошептал Путраймс.

Никто ему не ответил.

Спустя два часа шлюпки нагнал английский пароход и подобрал двадцать восемь спасшихся моряков. Он шел из Бергена в Манчестер, огибая Шетландские острова. Все двадцать восемь спасенных моряков ожили, в том числе и старый Юхансон, на выздоровление которого не надеялись. Экипаж потерял только двух человек — одного матроса и маленького Джонита.

Белдав считал, что дешево отделался, — в это время года могли произойти и более крупные неприятности. Но он ошибся. Все неприятности были еще впереди…

4

Английский пароход был наполовину меньше, чем затонувшая «Пинега», но совершенно новый и построен с такими удобствами, каких и в помине не было на старом пароходе. Однако он не был приспособлен для перевозки пассажиров, поэтому разместить на нем двадцать восемь человек оказалась нелегкой задачей. Для командного состава нашлись каюты. В каждой поселили по два человека: Белдава с Дембовским в одну, Волдиса с Ингусом в другую, третью предоставили в распоряжение Иванова и Мяги. Остальные разместились у своих товарищей по профессии — матросы у матросов, кочегары у кочегаров.

Отогревшись и насытившись, пинегинцы быстро пришли в себя после тяжелых переживаний. Теперь им вспоминались разные мелочи, на которые во время опасности они не обращали внимания, некоторые факты приобрели неожиданный смысл и заставили задуматься о ряде привходящих обстоятельств. Во всем происшедшем самым непонятным был случай с Джонитом. О его болезни знали все; знали, что он больной выходил на работу и ему позволяли работать. Вспомнили и о том, что Джонит, пожалуй, остался бы на тонущем пароходе, если бы не вмешался второй штурман. Из всех этих фактов, которым при иных обстоятельствах можно было легко найти оправдание, Ингус теперь плел сеть обвинений против капитана Белдава. Дело было, конечно, не в болезни Джонита и не в том, что его чуть не оставили на пароходе, — все раскрылось благодаря длинному Путраймсу и Лехтинену и странному их видению на утренней заре, перед появлением английского парохода; Путраймс неосмотрительно рассказал об этом Ингусу. Лехтинен подтвердил его слова, и таким образом у Ингуса сложилось определенное убеждение в том, что Джонит был брошен в море живым.

Он рассказал об этом Волдису, Иванову и Зирнису, всей команде «Пинеги», за исключением Белдава, стюарда и первого механика. Общее мнение всех было, что гибель Джонита произошла по чьему-то злому умыслу. Виновным считали Белдава.

Люди избегали Белдава, встречаясь с ним на палубе, провожали его косыми взглядами, уклонялись от разговоров с ним и всячески бойкотировали его. Белдав каким-то путем узнал причину бойкота. Только теперь он понял, какую допустил ошибку, приказав бросить Джонита в море. И странно: теперь он сожалел о том, что английский пароход появился так скоро после этой злополучной истории. Если бы он спас их несколькими днями позже — оправданием послужило бы соображение, что Джонит все равно не дожил бы до появления парохода.

Считая для себя неудобным лично вести по этому вопросу разговоры, Белдав обратился к посредничеству Кампе. Стюард ежедневно навещал матросов и кочегаров в кубрике и всеми силами пытался оправдать поступок капитана. Он утверждал, что Белдав проверял пульс Джонита, неоднократно убеждался, что сердце не работает, и его, Кампе, приглашал проверить это. Перед тем, как бросить Джонита в море, он посоветовался с Дембовским и только тогда решился на это. И если бы, мол, Джонит был жив, это бы почувствовали матросы, помогавшие Кампе поднимать его на борт. Слова капитана могли подтвердить четыре человека, и только двое опровергали их. Неужели двоим можно верить больше, чем четверым?

Но ничто не помогало. Сомнения людей уже нельзя было рассеять, и спасенные моряки продолжали свой путь в Ливерпуль в самом мрачном настроении.

В Ливерпуле их высадили на берег и оставили на попечении русского консула.

Потерпевших крушение моряков поместили в один из морских пансионов, а несколькими днями позже собрался морской суд, рассмотревший дело о «Пинеге». По делу о столкновении с немецкой подводной лодкой Белдава оправдали, здесь были виною военные условия. За поступок с Джонитом он юридически тоже легко отделался — выговором: его необдуманные действия объяснили исключительно тяжелыми переживаниями и состоянием общего духовного упадка, в котором в то время находились капитан Белдав и остальные члены экипажа.

Но чего не в силах были сделать суд и буква закона, того добилась команда «Пинеги»: весь экипаж, за исключением стюарда и первого механика, категорически заявил, что они отказываются служить на одном пароходе с Белдавом. Это была нравственная пощечина, выражение недоверия, а так как об этом довольно подробно распространялись газеты, случай стал известен в широких кругах моряков. Белдав больше не смог набрать себе экипаж на новый пароход. Позже выяснилось, что он поступил первым штурманом на русский транспортный пароход, который всю войну курсировал по Средиземному морю между Марселем, Египтом и Дарданеллами. Но и там его преследовала тень минувшего, весть о случае с Джонитом дошла до новых товарищей Белдава, и он уже нигде не мог найти покоя.