Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак

— Всё с твоими бабами?

— Ни к чему это обсуждать.

— Разве я мало тебе говорил?

— Чем могут помочь эти разговоры?

— Ты мог бы найти приличную женщину и жениться. Сколько можно быть одному?

— Сколько угодно. Но грех, конечно, так говорить. Если ты смог прожить двадцать три года без жены, то ты слеплен из другого теста. У тебя в жилах течет простокваша, а не кровь. Прямо непонятно, откуда у тебя повышенное кровяное давление. Наверное, для простокваши тоже нужны хорошие сосуды… Твоя дочка — это человек, но мне с ней не везет. Сначала она повесилась на этого Яшу Котика, потом принялась бегать за Станиславом Лурье, пусть ему земля будет пухом. Теперь вот появился Грейн. Говорю тебе, Борух: как люди находят себе подходящую пару — это настоящая тайна.

— То же самое говорят и каббалисты.

— Откуда они знают? Сколько женщин было у Ари или у Хаима Виталя?[273] На небе они тоже не бывали. Ты меня спроси. Женщины приходят ко мне и раздеваются донага. Не только физически, но и духовно. Если бы ты знал, что происходило в моей собственной жизни, ты бы плакал, и смеялся, и плевался…

— Не знаю и знать не желаю. Но ты хотя бы береги здоровье. Ты ведь врач, ты знаешь.

— Ну и что из того, что я врач? Чем мне это помогает? Твои святые книги все время говорят о свободе выбора, но я говорю тебе, что у человека есть не больше свободы выбора, чем у молока или у камня. Я принимаю святое решение. Я даю нерушимую клятву. А потом все это нарушаю. Мы машины, Борух, мы слепые автоматы.

— Нет, существует душа.

— Где она существует? Мы все построили на Пятикнижии, которое сочинил какой-то писец. Потом явилось несчетное множество бездельников, и они добавили то, что им взбрело в голову. С реальностью все это не имеет никакой связи.

— Так кто же сотворил мир?

— А кто сотворил Бога? Мы сами себя убедили, что все должно было быть сотворено. На самом деле все существовало вечно.

3

Борис Маковер возвращался домой на такси. Глаза его были влажными. Сколько он их ни вытирал, слезы выступали вновь. Чек во внутреннем кармане согревал его и одновременно обжигал. Из слов Соломона Марголина и его предостережений было ясно, что он, Борис Маковер, висит на волоске.

«Разве я смогу отдыхать?» — говорил он сам себе. Он знал, что, как только войдет в дом, зазвонит телефон и ему придется говорить, говорить, говорить… Компаньоны уже так разругались между собой, что дело дошло до оплеух. Даже их жены ругались и таскали друг друга за волосы. Именно он не допускает, чтобы эти буйволы разорвали друг друга. Он самый старший из них и единственный, кто разбирается в законах Торы. Но если он поднимется и убежит, как человек, не желающий платить свои долги, то тем самым покажет, что все его увещевания и поучения не стоят выеденного яйца…

Поднимаясь на лифте, он думал: как сказать об этом Фриде? Она выходила замуж за богача, а теперь ей придется жить с бедняком. Кто знает? Она может еще разочароваться в этом замужестве… Она открыто ему сказала, что была влюблена в этого художника Якоба Анфанга… Да, Шлоймеле прав: пусть мне кажется, что я уже умер…

Стоя у двери, Борис Маковер принялся искать ключ, но Фрида Тамар, видимо, услыхала его шаги и открыла дверь. Она посмотрела на него с какой-то удивленной улыбкой. Лицо ее разрумянилось. Борис Маковер вошел.

— Фриделе, как у тебя дела?

— Борух, я должна тебе что-то сказать.

— Я тоже должен тебе что-то сказать.

— Зайди в гостиную. Садись. Вот так…

Фрида Тамар присела на диван. Борис Маковер рухнул в кресло. Только теперь он почувствовал, что ноги у него подгибаются. Сердце снова забилось и затрепетало. Перед глазами завертелись зеленые круги.

— Фриделе, дела у меня плохи! — сказал Борис Маковер.

Фрида Тамар широко раскрыла глаза:

— Что случилось?

— Я все потерял!

На лице Фриды Тамар осталось выражение благодушия, покоя и легкого упрека, как у матери, которой ребенок сказал, что потерял игрушку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ну, не огорчайся. С Божьей помощью, пусть это будет искупительной жертвой за нас.

— Фриделе, к тому же я нездоров. Я только что от доктора Соломона Марголина.

— Знаю, знаю. Я только что с ним разговаривала.

— Что это вдруг?

— Он мне позвонил.

— Вот как? Ну, значит, тебе все известно.

— Мы поедем сегодня же. Ты придешь в себя.

— Коли так, то ты настоящая праведница!

И глаза Бориса Маковера наполнились слезами.

— Не преувеличивай. Я твоя жена.

— Жены тоже разные бывают…

Больше ничего сказать Бориса Маковер не смог.

— Борух, ты должен знать, что я беременна, — отозвалась Фрида Тамар после паузы.

Борис Маковер услыхал ее слова, но лица Фриды он не видел. Его охватила радость. Он снова и снова пытался вытереть слезы и сдерживался изо всех сил, чтобы не всхлипывать. Он испытывал радостное чувство, но одновременно все внутри него словно окаменело.

«Только бы мне дожить до обрезания!» — кричало что-то внутри него.

Он тут же спохватился, сообразив, что может родиться и девочка.

— Что ты молчишь?..

— Ну, все от Бога, — хрипло произнес Борис Маковер.

— Погоди, я тебе что-нибудь принесу… Немного ликера.

Фрида Тамар вышла и после довольно долгого отсутствия вернулась с рюмкой ликера. Борис Маковер выпил ее, но лучше себя не почувствовал. Силы оставили его. Фрида Тамар заботливо склонилась над ним, и при всей слабости он ощутил физическое влечение.

— Фриделе, поздравляю!

— Можешь меня поцеловать!

И Фрида Тамар поцеловала Бориса Маковера в губы.

Она ушла на кухню и долго там возилась. На этот раз она принесла чашку кофе. Борис Маковер махнул рукой, давая понять, что ничего не хочет.

— Приляг на диван.

— Не здесь. Может быть, ты сможешь постелить мне в моей молельне? — Говоря это, Борис Маковер думал о том, что если уж умирать, то он предпочитает лежать до похорон именно там…

— Полежи здесь! — наполовину попросила, наполовину приказала Фрида Тамар.

Она хотела помочь ему встать на ноги, но тут позвонили в дверь. От страха, что это может оказаться кто-то из его компаньонов, к Борису Маковеру вернулись и силы, и дар речи.

— Кто это? Я сейчас ни с кем не могу разговаривать! — воскликнул он ясно и твердо.

— Я никого не впущу.

И Фрида Тамар пошла к двери. Борис Маковер сидел в напряжении. Он отчетливо ощущал, что это напряжение укрепляет его, как лекарство или как инъекция. Теперь он был готов разговаривать, злиться, давать советы. Он вытер лицо, высморкался и снова стал Борисом Маковером, а не развалюхой… Он кашлянул и издал рык, как кантор, пробующий голос перед молитвой. «Ну, мы еще, с Божьей помощью, поборемся!» — решил он. Если это знак, что на небесах хотят, чтобы он еще пожил… Он уже сожалел, что велел Фриде Тамар никого не пускать. Было бы, пожалуй, лучше рассказать компаньонам о своем состоянии, вместо того чтобы прятаться от них, как вор. Он хотел позвать назад Фриду, но от гостиной до входной двери было слишком далеко. На пороге появилась Фрида Тамар.

— Борух, это твоя дочь!..

— Анна?

Борис Маковер сидел, выпучив глаза.

— Да, доктор Марголин велел ей приехать.

— С чего это вдруг?

— Доктор Марголин прав. Она все-таки твоя дочь.

— Ну, тогда пусть она войдет. Все сразу!

И Борис Маковер подумал, что оба они ведут себя глупо — и Шлоймеле Марголин, и Фрида Тамар. Слишком много неожиданностей — это слишком много волнений, которые отнюдь не полезны дли его сердца. Он неожиданно вспомнил стих: «Добрая весть утучнает кости»…[274] «Значит, я еще недостаточно жирен?» — подумал он и в то же мгновение увидел Анну. Она вошла одетая в светлый костюм, с цветком на лацкане. Борис Маковер не видел ее с похорон Станислава Лурье. Тогда Анна была в черном, шла, согнувшись под черным покрывалом, как глубокая старуха. Но она, видимо, быстро утешилась. Теперь Анна выглядела странно молодой и стройной, как будто к ней вернулись времена девичества. Она по другому расчесала или подстригла волосы, немного похудела и загорела. Отеческие чувства, которые испытывал к ней Борис Маковер в те дни, когда ему казалось, что она раскаивается, в одно мгновение оставили его. Это не его дочь, а хитрая нью-йоркская бабенка, кошка, которая, как ее ни кинь, всегда приземлится на лапы. «То же самое произошло бы, если бы и я умер, — подумал Борис Маковер. — Такие люди способны плясать на могилах… Смерть для них — это нечто касающееся только других людей». Он молча смерил Анну недобрым взглядом.