В тайге стреляют - Юрий Шамшурин

Сообразив, что начинает завираться, парламентер прикусил язык, с победным видом скрестил руки на груди и забарабанил пальцами по локтевым сгибам.

— Еще что имеете сообщить? — прокашлявшись, невозмутимо полюбопытствовал Чухломин.

Васька помолчал, припоминая, чему его наставляли Артомонов, Павел Цыпунов, Ярыгин и остальные командиры. Вроде бы сполна выложил. Да, еще есть.

— Мы руководствуемся гуманными побуждениями — избежать лишних жертв. Сохранить женам мужей, детям отцов, матерям сыновей! — с апломбом продолжал Васька. Оказывается, если вызубрить заранее, легко и складно получается. — Но если противная сторона отвергнет наши мягкие условия, через двенадцать часов будут открыты боевые действия!

— Они и так идут!

— Это что!.. Мы от скуки забавляемся! — осклабился белогвардейский представитель и ковырнул в носу.

— Хорошо! Ответ вы получите довольно быстро... Дежурный, уведите парламентера!

— Что?! Не имеете права задерживать! — заорал Васька, выпучив глаза. — Я наличность неприкосновенная! По мировому договору! Закон есть такой! Да за меня...

— Вас и не намерены задерживать, — скрыв в усах невольную улыбку, перебил его Чухломин. — Успокоитесь! На вашу неприкосновенность никто не покушается. Скоро получите наш ответ и доставите его по назначению.

Часовые увели порядком струхнувшего Ваську. Командиры не спеша закурили и подавленно молчали.

— Значит, показания перебежчика о каких-то «братьях», поспешающих на помощь повстанцам, подтверждаются, — раздумчиво проговорил Чухломин и низко опустил голову. Луч солнца скользнул по его землистого цвета лицу с запавшими щеками. На висках высветились редкие седые волосы.

— Нет! — вскочил Фролов и яростно хлопнул по столу зажатой в кулаке папахой. — Не об этом надо думать! Нельзя верить полупьяному бандиту! Вспомните Аллах-Юнь! У нас один выход — держаться до последнего!

— А может, лучше, вернее, пока не поздно, незаметно оставить город?..

— Почему?

— Мы сохраним свои силы, оружие, боеприпасы, то есть будем вполне боеспособны... Лошадей и остальное конфискуем у населения!

— Некоторые, видимо, считают, что, едва мы покинем город, сразу же оторвемся от преследования, — не вставая со скамьи, заметил Тепляков. — Нет! Мятежники кинутся за нами по пятам. Они не дадут нам ни минуты покоя! А в тайге разгромить нас силами, какими располагают белые, ничего мудреного нет.

— Комвзвода Фролов правильно предложил! Защищать город! До последнего, до самой крайности!

— Друзья, в тайге хуже! — вскочил Бечехов и принялся попеременно рубить ладонями воздух. — В тайге охотник все равно как в родной юрте: глаза закроет, а тропку отыщет! Из засады стрелять будут... Худо — у нас винтовочных патронов мало. Пулеметам их оставим. Поpox есть, свинец есть. Ружей полно. Мы воевать будем, а городские — патроны заряжать. Заставим! Помогут... Дома разбирать надо, бревна на оборону перетаскивать!

— Верно!.. Правильно!

— Ясно, товарищи, — подытожил Чухломин и помолчал. — Будем соблюдать все формальности. Голосуем... Кто за то, чтобы сложить оружие и сдаться на милость неприятеля, как ультимативно потребовали повстанцы, — поднимите руки!

Ответом было молчание. Никто даже не пошевелился, будто на всех внезапно накатило оцепенение.

— Кто за то, чтобы отстаивать город до предельной возможности и тем, кто уцелеет, защищаться в остроге, стоять до последнего? — ровно, не меняя тона, спросил Чухломин. На лбу его высыпали и набухали, на глазах увеличиваясь в размерах, капли пота. — Поднимите руки!

Медленно поднялись и замерли неподвижно неестественно выпрямленные руки со сжатыми пальцами.

— Единогласно! — выдохнул Чухломин и рукавом, от локтевого сгиба до обшлага, провел по лбу; не удержался и выкрикнул: — Мировую революцию совершат только самые стойкие и непримиримые!.. Введите парламентера!

Сыч замялся было у входа, но потом решительно, не глядя по сторонам, прошел к столу. Впрочем, показная лихость его тотчас испарилась. Лицо комиссара было сурово. Глаза его напомнили Ваське булавочные острия. Они, казалось, вот-вот вопьются в его переносье.

«Не к добру это! — перетрусил парламентер, не замечая, что челюсть у него отвисла. — Господи Исусе, матерь пресвятая богородица, вынесите меня отсюда живым, сберегите от петли и пули!.. В первый же праздник поставлю вам пудовые свечи!»

— Наш ответ краток: врагам рабочих и крестьян, заклятым врагам Советской власти красные бойцы не сдавались и не сдадутся! Все! Можете быть свободными!

Голос комиссара был глухой, негнущийся. И у Васьки по спине процарапал своими противными колючими коготками холодок. Сыч машинально поклонился и подумал, ощущая неприятное сокращение мышц где-то в области пониже поясницы: «А теперь покажут мне, где пиво раки пьют!.. Только бы не мучили...»

К немалому удивлению и радости Васьки, его провели на то же самое место, где задержали, и с миром отпустили на все четыре стороны. Сыч вытащил из-под полушубка свою простыню-охранительницу и пошел, ожесточенно размахивая ею.

«В зад бы не всадили!» — подумал Васька, испытывая зуд в ягодицах, и невольно оглянулся. Не совладав с собой, он прибавил шаг. Потом во весь опор припустил к опушке.

Назарка увлеченно напевал себе под нос. Мотив был протяжный, однотонно-вибрирующий, с правильно чередующимися подъемами и спадами. Назарка импровизировал, что вот с утра после чаепития он снаряжал патроны. Много, хорошо зарядил. Пыжи забиты крепко. Надежные патроны — не осекутся, не подведут... Назарка намотал на шомпол чистую фланелевую тряпицу, втолкнул в дуло и начал энергично гонять из конца в конец. Затем оборвал песню и заглянул в ствол. На отполированном, отливающем кольцами различной яркости металле редко были разбросаны черные крапинки.

— Плохо! — пробормотал он и покачал головой. — Лучше чистить надо. Любой обругает меня, бездельником назовет, а командир наряд раньше времени даст и перед строем заставит выйти!

Пользуясь нечастым за последние дни затишьем, красноармейцы отдыхали, лениво покуривали, перебрасываясь редкими фразами. Лежали на полу не разуваясь и не раздеваясь, чтобы по первому сигналу тревоги без суетни и толчеи занять свои боевые посты.

Покончив с ружьем, Назарка убрал со стола посуду, смел крошки и начал выводить буквы, которые нарисовал дядя Гоша... Вошли командир взвода и отделенный. Фролов был взволнован и озадачен. Папаха залихватски сдвинута на затылок, шинель распахнута. Тепляков, по обыкновению, был спокоен и сдержан, хотя и его вид насторожил Назарку.