Коса и камень. Зелот о Масонстве (сборник) - Евгений Щукин

Видя такое к себе отношение, российские власти и относились к масонству как к организации потенциально опасной, но в целом безобидной, временно терпимой, но нежелательной, а поэтому при первом же намеке на повод – уничтожаемой со всей резкостью и непримиримостью, на какую обычно способен российский государственный аппарат, бессмысленный и беспощадный.

Также важным является фактор приближенности лидеров российского масонства к политическим лидерам страны на всех этапах его истории. Так или иначе, это были одни и те же люди, для которых масонство и государственная политика существовали рядом и одновременно, периодически пересекаясь, время от времени – расходясь, и в жизни тех же самых И. П. Елагина или А. Ф. Керенского масонство то занимало все время, то уступало политике, то снова завладевало всеми мыслями и действиями, то снова уходило в тень. Если в XVIII – XIX вв. участие в государственной политике было, за редкими исключениями, неотъемлемой обязанностью того социального класса, который составлял костяк российского масонства – дворян, то позднее это соответствие уже было далеко не обязательным, однако сохранилось. И поэтому сложившаяся в российском масонстве практически неизбежная связь с политическими кругами постепенно утратила естественный, доброкачественный характер, который она имеет, например, в Соединенных Штатах.

Действительно, если попытаться кратко суммировать известные данные об истории российского масонства на четырех этапах его существования в России, то получится драматическая картина изощренных, отчаянных попыток Братства и, в частности, социального класса интеллигенции, порожденного в России именно этим Братством и составлявшим его основу на протяжении веков, оказать хоть какое-то влияние на общественные процессы, хоть как-то подтолкнуть прогресс российского общества… или хотя бы просто выжить. Но каждый раз, с неизменным постоянством и фатальной неизбежностью, российское общество и российская политическая структура совместными усилиями не просто блокировали все попытки преобразования себя, исходящие от узкой группы просветителей, но и обращали процесс вспять, проникая в саму структуру Братства, изменяя его изнутри и снаружи, насаждая в нем изначально чуждые ему, но близкие себе, принципы, – и тем самым подводили его к логическому финалу в форме или запрета сверху, или самостоятельного распада изнутри.

В благословенный период с 1730 по 1792 годы российское масонство в наибольшей степени соответствовало тем целям и облику, которые вообще присущи масонству. Появившись в стране на волне петровских преобразований, европеизации, научного и культурного прогресса, масонство взяло на себя роль просветителя и формирователя общества в самом широком смысле слова. Неимоверно широко распространившись, охватив практически весь слой образованных людей европейской ориентации, дворян и разночинцев, масонство и являлось, и осознавало себя единой культурной и общественной силой, старалось оправдать свое предназначение, было исполнено сознания своей миссии и долга перед страной и ее народом. Масоны того времени создали огромный пласт литературы, образовательные центры, типографии, школы, вообще создали в не имевшей гражданского общества стране прецедент объединения граждан без прямого участия государственной администрации. Они стали заметным явлением в обществе, сформировали определенную культурную среду, вырастили и выпестовали в своих рядах целое поколение великих творцов и созидателей. Пусть они при этом бесконечно ссорились между собой, пусть враждовали в России различные уставы и иностранные системы, пусть зачастую российские масоны ставили свои личные амбиции превыше общих интересов Братства и российской культуры, но все равно факт остается фактом: российское масонство XVIII века оставило неизгладимый след в российской истории и в истории мирового масонства. Российские каменщики на равных с каменщиками всего мира принимали участие в мировых конвентах Братства, определяли его судьбы в Европе, строили планы по преобразованию общества… но споткнулись о логичные, к несчастью, последствия такого своего расцвета. Состоя, в основном, из приближенных ко двору и обласканных двором вельмож, Братство воспылало намерением создать рукотворное царство Астреи в своей стране, не медленно и постепенно трансформируя культурное общество, но введя просвещение сверху и законодательно.

Основным (пусть не по форме, но по сути) пунктом обвинения против масонов в то время стали «попытки уловления известной особы». И так не пылавшая материнской любовью к сыну Екатерина II, едва лишь узнав о более чем недвусмысленных связях наследника, Павла Петровича, с масонами, окружавшими его, не могла не среагировать со всею жесткостью и жестокостью просвещенной, но непреклонной самодержицы. И масонство в России закончилось. Мечта масонов о просвещенном масонском императоре – не просто, как его мать, отвечавшем масонским идеалам правителя, но осознанно правящем как таковой и официально входящем в Братство и покровительствующем ему, – была сокрушена российским государством и не встретила никакого сочувствия в российском обществе. Причина последнего проста и универсальна. Она наблюдается и в современных США и Англии, во Франции XIX века… Европейское общество, в значительной степени существующее в современной своей форме за счет усилий европейских масонов XVIII века, пользующееся плодами их изысканий, трудов и жертв, тем не менее, совершенно лишено всякого пиетета к самим истокам этих благ, а часто и не помнит, и не желает знать их самих и породившей их организации. Вот и культурная социальная прослойка, успевшая сформироваться в России за годы правления Екатерины II, с запретом масонства не почувствовала утраты чего-то важного, поскольку преобразования и полезные новшества уже прочно вошли в быт, в ежедневные привычки и перестали ассоциироваться с теми людьми, которым они были обязаны своим появлением.

Стоило Павлу I взойти на российский престол, для масонства начался странный период полузапретности и неопределенности. Действительно, поначалу разрешив, вроде бы, собрания лож, Павел затем практически сразу же потребовал от их Мастеров добровольного роспуска организаций. Явно стремясь во всем отвергать наследие матери, он не смог, тем не менее, терпеть рядом с собой структуры с явно политическими интересами, каковые не мог не считать присущими масонству, особенно ввиду непростых отношений российских масонов того времени с братьями – правителями Швеции и Пруссии. Затем Павел I в качестве поощрения даровал бывшим масонским руководителям звания и должности в Мальтийском ордене.

В свою очередь не испытывая никакого уважения к наследию отца, Александр I практически немедленно по восшествии на престол негласно разрешил масонам собираться в ложах под строгим контролем полиции. Таким образом, второй период существования масонства в России прошел в 1801—1822 гг. под девизом полной зависимости и подотчетности государственной машине. Возможно, это могло бы со временем создать масонству в России устойчивую репутацию своеобразного «департамента вольнодумства», точь-в-точь как официальная церковь стала еще при Петре I «департаментом религии». Возможно, это был бы для российского масонства единственный способ обеспечить свое безбедное существование до наших дней. Как известно, в России – стране государственного феодализма – какое бы то ни было общественное явление может существовать только при интеграции в государственную машину, причем, при любом режиме. В противном случае оно просто не может существовать никак, или уничтожаясь государственной машиной напрямую, или постепенно разлагаясь в условиях перекрытых финансовых и коммуникационных потоков. И действительно, существование российского масонства в этих условиях было сравнительно безбедным и беспроблемным. Ложи отсылали копии протоколов каждого собрания, списки своих членов и регламенты в департамент полиции, состояли из уважаемых членов общества, занимались масонскими изысканиями, мало чем выделялись из прочих респектабельных организаций клубного, салонного типа, которых в то время в России было уже довольно много, и, в общем и целом, неплохо вписывались в общественную структуру. Другое дело, что известные исторические и социальные процессы (Отечественная война, предшествовавшие ей европейские войны Наполеона, потом – Заграничный поход и оккупация Парижа, наряду с новыми течениями европейской философской и общественной мысли), напротив, обеспечивали рост в российском дворянстве и вообще интеллигентной среде именно революционных чаяний, тяги к кардинальным преобразованиям в обществе и его управлении. Всем известно, что в конце концов они привели к Декабрьскому восстанию. Однако только значительно более узкий круг специалистов обычно говорит о предшествовавшем восстанию массовом оттоке будущих членов тайных революционных обществ из российских масонских лож. Неудивительно, что, с одной стороны, слишком углубленное в философические дебри, а с другой – чересчур законопослушное и даже сервильное российское масонство того времени не могло удержать в своих рядах группы свободолюбивых и активных офицеров, составивших затем тайные общества политического толка. В конце концов, именно из этих бывших масонов сформировалось руководство и Союзов Спасения и Благоденствия, и Северного и Южного Обществ. А ложа «Соединенных Славян» приняла участие в революционном восстании, даже не удосужившись переформироваться из масонской в светскую организацию. Масонство было запрещено Александром I еще за три года до памятных событий 14 декабря, сразу вслед за аналогичными мерами, предпринятыми против масонства государями Европы, страшащимися всплеска революционных настроений в своих странах. Еще с дней Великой Французской революции, с которых прошло не так уж много времени, европейские монархи связывали масонство со всякого рода бунтовщиками неразрывными узами. И в России, например, эти их опасения сбылись не более чем через три года, пусть формально декабристы и не были связаны с ложами каменщиков.