Тайна двух чемоданов - Роман Ронин

уже готово. Аристократические – длинные и тонкие – пальцы Чена строку за строкой, абзац за абзацем выбивали на чистых листах бумаги текст. Иногда Чен ошибался, ошибки видел, но не останавливался и не перепечатывал. Он чувствовал, что силы кончались, вода была выпита и, хотя есть пока еще не хотелось, усталые глаза снова начали смыкаться. Резерв, полученный во время короткой передышки в машине, кончался, и надо было успеть закончить. Черновик, печатавшийся в одном экземпляре, можно переделать и потом. Сейчас главное понять, о чем речь.

Срочный вызов начальника Особого отдела заставил его прерваться перед самым финишем. Шефа можно было понять: он хотел своими глазами увидеть документ, ради которого пришлось пойти на сложную и рискованную операцию и от которого, возможно, зависел успех все более и более обостряющегося противостояния с японской разведкой в Москве. Пришлось предстать пред грозные очи начальства. Минут десять комиссар госбезопасности читал текст, отдельные места пробегая быстро, вскользь, а на иных останавливаясь, перечитывая, даже возвращаясь назад, после чего положил стопку листов на стол и синим карандашом начертал: «Совершенно секретно. Перепечатать в 3-х экз. Все лично мне», и коротко расписался. Чен забрал папку и быстрым шагом двинулся по длинному коридору третьего этажа в свою временную келью с часовым у входа. По пути он свободной рукой растирал себе лицо, крутил головой, тщательно стараясь восстановить кровообращение в затекших плечах и шее и хоть как-то взбодриться.

Вернувшись, Чен через несколько минут уже вбил последнюю строчку: «Перевел Марейкис», вытащил лист из машинки и расписался. Сложил листы в стопку, еще раз проверил нумерацию и отнес в секретное делопроизводство, где их приняли и немедленно начали перепечатывать с учетом пометки начальника Особого отдела. В карман пиджака с широкими лацканами Чен убрал небольшой блокнотик с синеватыми листочками, на котором делал записи по ходу перевода, версии расшифровки наиболее сложных оборотов. Блокнотик не был зарегистрирован в секретной части, и о нем никто не знал. Этим Чен нарушал инструкцию о работе с совершенно секретными документами, но Арсений Тимофеевич был перфекционистом. Ему не давали покоя несколько трудно поддающихся и, как ему казалось, не вполне точно переданных мест из японского документа, и он решил дома поработать над ними еще раз – для себя.

Сразу это сделать не получилось. Придя в квартиру, Марейкис поставил на плитку чайник, сел напротив и вскоре выключил газ, поняв, что не в силах дождаться кипятка. Он с трудом встал и добрел до кабинета. Снял пиджак и лег на диван. Глаза его немедленно закрылись, и он уснул мертвым сном человека, который сделал в своей жизни все, что мог, и больше ничего делать не будет, как его ни заставляй. Ровно через час он проснулся без будильника. Несколько минут лежал на диване с закрытыми глазами, не шевелясь и почти не дыша. Он был уже бодр, тело отдохнуло, но Арсений Тимофеевич не хотел вставать. Его мучило какое-то странное чувство недосказанности, неудовлетворённости чем-то, чего он никак не мог для себя определить. Мысленно он перебирал события прошедших суток, начав с перевода. Нет, перевод – это просто перевод. Да, с ошибками, но они не принципиальны и не очевидны, и их можно исправить. Дача, сейф? Что-то близко, тепло… Заманилов? Нет. Вряд ли он пошел туда сам, без санкции начальства, а раз так, ему хотя бы должно быть понятно, что можно делать, а что нет. Наломает дров? Наломает, конечно. Но Чен совершенно точно и ясно понимал: здесь он ничего изменить не может, а стало быть, это не могло быть причиной тревоги, которую он чувствовал в душе.

Все-таки Люба Вагнер? Нет, там тоже все понятно. Женщина срывается. У нее истерика за истерикой. Работавшая когда-то под нажимом и угрозой шантажа, время от времени она, как казалось ее кураторам, даже получала какое-то удовольствие от игры с умными и опасными мужчинами, от которых добывала информацию для других таких же, только еще более умных и несоизмеримо более опасных. С ней даже были проблемы, связанные с ее самостоятельным, «инициативным», как говорили на Лубянке, выходом на контакты с иностранными разведчиками. Потом, конечно, на работу с ними она тоже получала разрешение и продолжала давать о них оперативную информацию, но, по совести говоря, женщина и тогда была уже очень хорошо управляема. И вот теперь она явно не в форме. Слезы, крики и ругань – все это не годится и в обычной жизни, а если речь идет о секретном агенте, который так много знает и может оказаться полезен для обеих сторон – просто недопустимо. Это сигнал: Любовь Вагнер пора выводить из игры. Отправить на «пенсию» куда-нибудь в маленький городок километров за четыреста, а то и дальше, от Москвы под негласный надзор местного отдела НКВД с директивой не трогать, но тщательно контролировать разговоры, контакты, подозрительные перемещения… На работу устроить. Пусть живет с дочкой, поскорее забывает Москву и все, что с ней связано. Хотя… разве такое забудешь когда-нибудь?

Нет, все-таки это не она… Не в агенте «Ирис» причина этого чувства смятения. Но почему тогда Чен вспомнил о ней и никак не мог отделаться от мыслей о женщине?

Арсений Тимофеевич открыл глаза и быстро сел на диване, опустив ноги в мягкие тёплые тапочки. Вот оно, это слово. «О женщине». Женщина! Вот причина его тревожного беспокойства в последние дни. Только дело здесь совсем не в Любови Вагнер, к которой Марейкис относился со странной смесью симпатии, осторожности и практичности, а совсем в другом человеке. В другой женщине. В Эцуко.

Эцуко. Эцуко Сакамото называла когда-то его – Арсения Чена, носившего имя Рютаро Сакамото, своим старшим братом. Со времени их расставания прошло почти двадцать лет, но он все время помнил о милой, стеснительной японской девочке с сильным мужским характером, в которую был без ума влюблен. И только сейчас, вспомнив об этой влюбленности, он поразился, что не только был способен на такое чувство, но и – неожиданно для себя – сохранил его. Тогда, в другой жизни, еще до русской революции, он – Рютаро Сакамото, согласился с предложением отца Эцуко принять японское гражданство, поступить в университет, сделать предложение этой девочке и войти в семью одного из серых кардиналов японского правительства, идеолога противостояния западному влиянию и завоевания Азии вплоть до самого озера Байкал. Согласился, несмотря на то что знал – его отправили в Японию с совсем другой целью, с другой задачей, и