Последний защитник - Эндрю Тэйлор

Друри-лейн. Джонсон и Смит.

Джонсон. Мой верный Фрэнк, я всем сердцем рад тебя видеть. Как давно ты в городе?

Смит. По правде говоря, не больше часа, и если бы я не встретил тебя здесь, то и сам бы отправился на поиски, ибо страстно желаю поговорить с тобой обо всех этих странных вещах, которые, по слухам, происходят в стране.

Джонсон. А я, клянусь, страстно желал посмеяться вместе с тобой над всеми этими нелепыми, скучными, эксцентричными вещами, от которых мы все здесь так устали.

Смит. Скучными и одновременно эксцентричными?! Отличное сочетание. Скажи, чем заняты наши дельцы?

Я тихо выругался. Что за ерунда? Всего лишь отрывок из дурацкой пьесы. Итак, Бекингем возомнил себя драматургом. Что же, это вполне в его духе. И когда он только все успевает: плести интриги, чтобы захватить власть в правительстве, и наводнять улицы Лондона бунтовщиками, соблазнять женщин и участвовать в дуэлях, содержать собственный публичный дом… А теперь вот еще решил попробовать себя в драматургии.

«Слишком много талантов для одного человека, – подумал я мрачно, – и, похоже, ни одним из них Бекингем пользоваться не способен».

В сердцах я смахнул со стола бумаги, и они разлетелись по полу. Заодно упала и «История мира» Рэли.

Я тотчас пожалел о своем поступке и, нагнувшись, стал все собирать. Большинство листов оказались чистыми с одной стороны, ибо Бекингему экономия была совершенно несвойственна. Но не все. Один лист был исписан с обеих сторон: на одной – продолжение диалога из пьесы, на другой – перечеркнутый по диагонали текст с большим количеством исправлений, который я сразу же узнал:

…эти неотесанные подмастерья варвары угрожают гибелью Вам, как и нам, поэтому Ваша светлость может избавить всех нас от настоящей беды. Мы не знаем, как скоро настанет очередь Вашей светлости миледи, в силу Вашего высокого положения, но, однажды оказавшись в этих жестоких безжалостных руках, Вы должны ожидать, что Вас опрокинут на спину и грубо изнасилуют полчища грязных дикарей, вряд ли можете рассчитывать на большую благосклонность, чем они проявили к нам, бедным низким проституткам ничтожным шлюхам…

Вопреки всем ожиданиям я все же достиг цели. Мне удалось заполучить отрывок черновика так называемой Петиции шлюх, адресованной леди Каслмейн. И написан он был рукой самого герцога Бекингема.

Глава 16

Птица в ночи

Среда, 25 марта 1668 года

В Ковент-Гарден, в этом саду, где ничего не растет, Ферруса донимали мальчишки. Они погнались за ним, визжа и улюлюкая.

Как в тот раз, когда хозяин ходил в цирюльню «У Фултона». Когда Феррус впервые увидел леди.

Феррус машет руками вверх и вниз и бежит, бежит. Он мчится по Генриетта-стрит туда и обратно, носится кругами вокруг колоннады, вбегает в аркады и выбегает из них. Он спотыкается. Камни злые и безжалостные. Из носа течет кровь. Какая-то женщина кричит. Но Феррус снова на ногах, не успел и глазом моргнуть – и опять бегом, бегом, быстрее ветра.

«Я лечу. Вместо дыхания свист. Не хватает воздуха. Он пропитался проклятьями и криками. Птица без хозяина. Я лечу.

Я снова лечу на Генриетта-стрит. Вниз по улице, за угол в маленький переулок. Ох. В конце высокая стена».

Но переулок отходит от улицы. В стене спряталась дверь. Ее почти не видно из-за сорной травы.

Феррус стоит в арке. Как часовой в красном камзоле в будке у Больших ворот Уайтхолла. В арке пахнет мочой, совсем свежей.

Арка укрывает Ферруса от ветра и дождя. Мальчишки его не видят.

Кто-то свистит на улице. Он выглядывает. Мальчишка, но не такой, как те, что за ним гнались. Этот прогуливается и пинает булыжники.

Ой… Да это же тот самый мальчик, который ждал «У Фултона», когда дедушка и хозяин разговаривали внутри. Когда еще молодая красивая леди заговорила с Феррусом, а Феррус убежал. Это слуга леди.

Мальчик, занятый своими мыслями, поднимает щеколду на воротах напротив переулка. Входит внутрь. Ворота закрываются. Щелк-щелк.

В голове Ферруса зажигается свет. Эти ворота – путь в дом леди.

Я сказал Маргарет, что буду обедать дома. Было уже два часа дня.

– А я ничего не приготовила, хозяин. Мы не ждали вас. Послать за едой?

– Нет. У меня мало времени – я иду в Уайтхолл. Принеси что-нибудь. Хлеба, сыра. Но сперва скажи, как ты сходила в дом под знаком розы?

– Я видела госпожу Хэксби, сэр, и передала ей ваше письмо наедине. – Маргарет казалась встревоженной, как часто бывало в последние дни. – Она говорит, чтобы вы не входили через парадную дверь. В семь часов вечера отправляйтесь на Мейден-лейн. Идите в самый конец переулка. Их дверь восьмая по счету. Госпожа Хэксби распорядится, чтобы дверь была не заперта, и будет ждать вас в саду.

Я отослал Маргарет. Она пошла было прочь, но остановилась и осведомилась:

– Что случилось, сэр? Куда делась та женщина? Хлорис?

– Она… она ушла. Это все, что тебе нужно знать.

– А ее узел с вещами, сэр? Он остался на кухне.

Я вспомнил о двадцати фунтах золотом:

– Пусть Стивен принесет его сюда. Я разберусь.

– А другая? Маленькая служанка? С ней что-то неладно. Бедняжка сидит у очага, с миской на коленях, и горько плачет.

– Ей здорово досталось. Она не призналась тебе, что беременна?

– Я и сама уже поняла. Нетрудно было догадаться, глядя на нее. Девчонку постоянно тошнит. И еще она истощена и вся в синяках.

– Ума не приложу, что с ней делать.

– Не выгоним же мы ее. – Маргарет сказала это так, что было неясно, вопрос это или утверждение.

– Нет, конечно, – ответил я, думая о бедной мертвой Хлорис. – Мы не выгоним Мэри.

В узелке Хлорис никакого золота не оказалось и в помине. Наверное, она спрятала его где-нибудь в одежде, которая на ней была. Вероятно, золото уже присвоила мадам Крессуэлл или старая ворона из соседнего дома.

Когда я поел, Вонсвелл отвез меня в лодке в Уайтхолл. У меня в кармане лежали бумаги Бекингема, а также «История мира» Рэли. Кэт вынудила меня купить книгу, которая сегодня утром спасла мне жизнь. Быть может, теперь она станет моим талисманом.

Дождь закончился, но на воде было страшно холодно. Я закутался в плащ и закрыл глаза. Мне хотелось спрятаться от всех и спать до скончания века.

Сегодня утром из-за меня погибли два человека. Это тяготило меня безмерно, и, боюсь, теперь всегда будет тяготить. Правда, Мертон убил бы меня без малейшего колебания.