Дмитрий Донской - Юрий Лощиц

Нелегко дается наука русского долготерпения. Столько лет ждали этого дня! Столько дней, то убыстряя шаг, то придерживая поводья, шли к этому полю! Столько часов длится сражение и в два раза дольше ждут они в засаде!.. И вот Мамаю, может быть, виночерпии уже наливают победную чашу, а мы все ждем?!. Да, мы все ждем! Пусть он ее выпьет, пусть они все упьются призраком своей победы!.. Еще ветер веет нам в лицо, хотя солнце уже становится нам за спину и начинает бить им прямо в глаза. Еще помедлим, еще потерпим немного, братья, пока до предела отяжелеет русская чаша.

Целый день стояли под деревьями, внимали заунывному жестяному звону листвы, она цепко держалась за дубовые сучья, не желая отлетать. Но вот умолк унылый шелест, странная тишина установилась в лесу.

«И се внезапну потяну ветр созади их…»

Лес возмущенно загудел, заскрипел. Он будто сорвался со своего места, потугу что целые охапки, целые ворохи листвы, крутясь в вихрях, понеслись в поле.

— Княже, — напрягая голос, прокричал тогда Боброк Владимиру Андреевичу, — час настал, время приблизилось!..

И тогда же, опережая вихри листвы, засадный полк вылетел из укрытия и кинулся вдогон коннице врага.

Нет, не напрасно два князя переждали, казалось, все сроки. Дело было не только в направлении ветра, перемены которого так упорно чаял вещий Волынец. Ветер, конечно, совершал свою работу: он понес далеко вперед гневный клик засадного полка; он понес также тучи мглы на ордынские тьмы; он, наконец, помогал скакать, лететь почти как на крыльях. Но прежде всего ждать до сих пор стоило потому, что противник действительно уже опьянился почти готовой победой. Орда и впрямь ощущала себя вполне навеселе. Как же, она наступала повсеместно, подталкивая полки русских к холму, за которым река. Удача была в руках, да еще после такой изнурительной борьбы, и оттого хотелось степнякам поскорей скинуть с плеч груз напряжения, расслабиться, осклабиться.

Но ордынская свежая конница, на которую была главная надежда Мамая и которая на радостях налетела было на русский тыл и вдруг сама получила сокрушительный удар с тыла, в течение какого-нибудь получаса перестала существовать. Но в эти же полчаса в разрыв, образовавшийся между большим полком и полком левой руки, вошло еще одно запасное соединение русских войск, возглавляемое князем Дмитрием Ольгердовичем и до сих пор стоявшее как бы в тени большого полка. Силами этого подкрепления удалось не только вышибить ордынцев из бреши, но и глубоко вклиниться в их главный полк.

При виде такой решительной перемены воспрянули духом ратники владимирского и суздальского полков — та самая русская середина, или, как ее еще называли, матица, которая до сих пор медленно пятилась, обескровленная, лишенная множества своих воевод, потерявшая великокняжеский стяг. Тимофей Васильевич Вельяминов — а он стоял именно здесь — сделал все возможное, чтобы поддержать прорыв Дмитрия Брянского. Знали, что это не напрасно, потому что и полк правой руки готов идти вперед. Главное же — знали, слышали и отчасти видели, что полк левой руки, которому еще недавно грозила неминуемая погибель, спасен и что там, на левом краю поля, происходит сейчас, может быть, поворотное событие всего сражения.

Так оно и было. Всадники Владимира Андреевича и Дмитрия Михайловича Боброка, опрокинув ударом в спину лучшую конницу Мамая, вонзились в стену ордынцев, что напирала на левый полк с фронта, прошибли ее насквозь и распороли надвое весь бок Мамаева воинства.

Великий темник, у которого в ушах еще звенели радостные клики мурз и вестников о новых и новых удачах, вдруг обнаружил, что все, оказывается, совсем не так, ибо шум битвы назойливо возрастает и мгла неприятно заволакивает его тьмы, и прямо в направлении его ставки пробивается неведомо откуда взявшийся громадный клин конницы, величиной чуть ли не в половину всего чужого войска.

Мамай успел бросить в бой запасной полк, но в это время его слуги сворачивали шатры. Он успел также распорядиться о создании заслона с помощью табора, стоящего сзади холма, но телохранители тем временем подводили коней; он успел услышать, что во главе прорывающейся к холму конницы Владимир Серпуховской и Дмитрий Волынец, но ему некогда уже было удивляться этому.

Всю жизнь ему везло в кровавых придворных играх, но всякий раз, наслаждаясь очередным выигрышем, он ощущал неполноту удовольствия, потому что у него не было еще одной славы — славы великого полководца. И сегодня, когда он уже держал эту трепещущую славу в руках, она вдруг выскользнула. Такой красивый и большой холм для празднования победы — и приходится его оставлять. Три тысячи раз видел Мамай, как опускается над степью солнце, но никогда в закатном небе не скапливалось столько тоски, сколько проливалось в его прищуренные глаза сегодня. И он в страшной досаде отвернулся от этого неба и поскакал навстречу сумраку, оставляя за спиной нарастающий грохот всеобщего бегства и преследования.

X

Хотя при начале бегства степняки своим числом еще несколько превосходили русских, но они больше не представляли собою войска. Это было стадо, потерявшее из виду своих вожаков. Беглецы сами вынуждали сравнивать себя со стадом, потому что, разнеся в щепки заслон, наскоро составленный Мамаем из телег и кибиток обоза, они распугали табуны и отары, что паслись за обозом и далее припустились вперемешку с овцами, лошадьми и верблюдами.

Теперь погоню можно было длить беспрепятственно, пока не заморятся кони и не притупятся мечи, пока свет дневной не убудет.

Князь Владимир Андреевич, как ни увлекал его вместе со всеми пыл преследования, одновременно ощущал в себе всевозрастающую тревогу, которой он, однако, медлил и боялся дать название. Но наконец в зловещем свете западающего солнца тревога эта заставила его удержать бег коня и вложить меч в ножны.

«Где Дмитрий? Жив он или мертв? Неужели все-таки он мертв? Неужели его не окажется в числе раненых?» — так называлась его тревога.

Он вернулся на поле, когда ужасные следы побоища уже слегка скрадывались в своих очертаниях с приходом сумерек. Надо было разыскать брата сейчас же, до ночи. Если он тяжело ранен и истекает кровью, то непростительно будет не найти его сейчас и утром обнаружить бездыханным.

Владимир Андреевич велел трубить в трубы, скликать людей — всех, кто бродил по полю, разыскивая родных или друзей.

— Кто где видел великого князя Дмитрия Ивановича, брата моего?

Ближние ратники молчали. Посреди поля чернеют целые холмы трупов, можно ли разыскать теперь великого князя, если к тому же, как говорят, он был в одежде простого ратника? Но передавалось от человека к человеку:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});