Поэтические воззрения славян на природу - том 1 - Александр Афанасьев

Возвращаемся к орлу, метателю молниеносных стрел. В позднейшее время, когда ружейная пуля заменила стрелу, удар молнии стал сближаться с ружейным выстрелом; народная фантазия тотчас же воспользовалась этим сближением и стала представлять «ружье» под метафорическим образом орла, как это видно из следующей загадки: «летит орел, дышит огнем;[1466] по конец хвоста — человечья смерть».[1467] В сказках орел является с такими мифическими свойствами: он за один раз пожирает по целому быку, выпивает по полному ушату медовой сыты или в день съедает по три печи хлеба, по три туши бараньи, по три туши бычачьи, своею могучею грудью разбивает в мелкие щепы столетние дубы и дожигает огнем крепкие города; все эти черты, как увидим ниже, присвоялись и богу-громовнику.[1468]

Как орлы были посланниками Зевса, так, по свидетельству Эдды, вестниками Одина были два вещие ворона. Утром посылал их Один собирать известия о совершившихся в мире событиях; они облетали весь мир и к полудню возвращались назад, садились на плечи отца богов и поведали ему на ухо собранные вести. Вороны эти назывались Huginn (hugr — animus, cogitatio) и Muninn (munr — mens), что совершенно будет ясно, если мы припомним о той тесной связи, в какую поставили предания мозг и его умственные отправления с дождевыми облаками (см. выше стр. 61). По греческим сказаниям, ворон был вестником Аполлона и приносил ему свежую, ключевую воду, т. е. дождь из облачных источников.[1469] С этими данными вполне согласны русские поверья. Постоянный эпитет ворона[1470] вещий; это птица — самая мудрая из всех пернатых; песни и сказки наделяют ее даром слова и предвещаний. В гнезде ворона незримо хранятся золото, серебро и самоцветные (252) камни, он достает и приносит живую и мертвую воду и золотые яблоки,[1471] т. е. переводя метафорические выражения на общедоступный язык: ворон, как громоносная птица, гнездится в темных тучах, закрывающих блестящие светила, и проливает из них потоки всеоживляющего дождя. В полночь на чистый четверг, когда, по мнению поселян, наступает благодатная весна, ворон со всем своим племенем спешит искупаться в воде, наделяющей в то время силами и здравием,[1472] т. е. весною, с появлением грозовых, темных как ночь, облаков, ворон купается в живой воде дождя; четверг — день, посвященный Перуну. Так как пролившийся дождь возвращает помраченному тучами небу свет = зрение, то народные сказки заставляют ворона поведать героям о средстве, с помощию которого можно исцелить слепые очи;[1473] средство это — живая вода (см. выше стр. 86-7). Подобно тому в одной старинной рукописи (XV века) сохранилось предание, указывающее на древнейшую связь орла с живою водою: «орел егда състареется, отягчаются очи ему и ослепнет; обрет же источник воды чист, и възлетить выспрь на въздух солнечный и мракоту очию своею, и снидеть же долов и погрузится в оном источници трикраты».[1474] Старость = зима, она отымает у Зевсовой птицы ее молниеносные очи (о поэтическом представлении молний взорами громовника было сказано на стр. 87), а весенние ливни снова возвращают ей зрение. Мифическое значение ворона, как низводителя дождей, сказалось в любопытном заговоре на остановление крови: «летит ворон без крыл, без ног, садится к рабу (имярек) на главу и на плечо. Ворон сидит-посиживает, рану потачивает. Ты, ворон, не клюй — ты, руда, из раны не беги… ты, ворон, не каркай — ты, руда, не капни!»[1475] Слово «ворон» употреблено здесь как метафора молнии, летящей без крыл, без ног и точащей дождевую влагу из тучи; фантазия проводит параллель между этим естественным явлением и раною, из которой точится кровь, — параллель, тем скорее возникавшая в уме, что молния уподоблялась острому оружию, а дождь — льющейся крови. Заговор заклинает ворона ни клевать, ни каркать, чтобы кровь остановилась, не текла из пореза — точно так же, как с окончанием грозы, вместе с потухшими молниями и замолкнувшим громом, перестает идти дождь. Уподобляя мелькающие молнии, стремительные ветры и несущиеся по небу тучи — быстролетным птицам, предки наши, пока еще не был забыт ими источник таких представлений, очень хорошо понимали, что это только метафоры и что означенные птицы летают без крыл и двигаются без ног. Народные загадки о буйном ветре, грозовой или снежной туче выражаются таким образом: «без крыл летит, без ног бежит!», о бурном вихре: «без рук, без, ног воюет» или «без рук, без ног под окном стучит, в избу просится, на гору ползет».[1476] В этих кратких выражениях, как в зерне, кроются зачатки живых поэтических образов, творимых фантазией. Как глубоко верно и художественно отнесся в данном случае народ к явлениям природы, это лучше всего свидетельствуется замечательным согласием его воззрений с картинным описанием бури у новейшего поэта:

Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя,То как зверь она завоет,То заплачет как дитя, (253)

То по кровле обветшалойВдруг соломой зашумит,То как путник запоздалыйК нам в окошко застучит.

В дальнейших главах настоящего труда мы встретимся с народными сказаниями, уподобляющими разрушительный полет бури рыскающему голодному зверю, а вой ветров — плачущему ребенку; теперь же обращаем внимание читателя на два последние стиха. — Греки называли облака летучими, окрыленными.[1477] Старонемецкая загадка (IX и Х века), изображая снежную тучу — птицею, говорит: «esflog ein Vogel federlos auf einen Baum blattlos, da kam die Jungfrau mundlos und asz den Vogel federlos», т. е. прилетела бесперая птица = снег, пала на землю, лишенную зелени (т. е. осенью), пришла дева = Солнце и съела ту птицу, не имея рта = от жарких лучей солнца снег растаял. Загадка эта уцелела и в Литве и в России: «летит птиця без крил, без ног, зварив кухар без огню, изjила пани без рота»,[1478] или: «стоит дуб без корня, без ветвей, сидит на нем птица-вран; пришел к нему старик без ног, снял его без рук, заколол без ножа, сварил без огня, съел без зубов».[1479] Маннгардт приводит леттскую загадку: «птица летит — перья сыплются (снеговое облако).[1480] Итак, туча уподобляется птице, а падающий из нее снег, ради его белизны и мягкости, перьям и пуху. По свидетельству Геродота, скифы считали северные страны неудобными для странствований, потому что они покрыты перьями; в Англии простой народ думает, что мятель подымается оттого, что в это время на небе щиплют гусей, а в Германии, что древние богини (наприм., frau Holle) или ангелы вытрясают свои перины.[1481] Ту же мысль проводят и наши загадки: «к божьему мясоеду гусей щиплют» (снег идет); «белый лебедь на яйцах сидит» (поля, покрытые снегом).[1482] «Лебеди на крылах снег понесли», говорят про их отлет в теплые страны.[1483] На том же основании сблизила фантазия снег и с заячьим пухом: «заюшка беленький! полежи на мне; хоть тебе трудно, да мне хорошо» (снег на озимом хлебе).[1484]

Народные памятники ставят орла, сокола и ворона в близкие отношения к дубу, который издревле был признаваем за священное древо Перуна; так один из заговоров упоминает о вещем вороне, свившем себе гнездо на семи дубах; в старинной песне поется:

На дубу сидит тут черный ворон,А и ноги, нос — чти огонь горят.[1485]

В сказках орел, сокол и ворон сидят перед своими дворцами на высоких дубах.[1486] Огненный клюв дается ворону, как эмблема молниеносной стрелы; под влиянием того же воззрения клюв его представляется железным острием, которым он всякого поражает насмерть, и как в вышеприведенной загадке орел принят за поэтиче(254)ский образ ружейного выстрела, так и ворон и вообще птица служит в народных загадках для подобного же обозначения: «летит ворон — нос окован, где ткнет — руда канет»;«летит птица- во рту спица, на носу смерть».[1487] Немцы ночного ворона (nachtrabe; эпитет черный или ночной, приданный ворону ради цвета его перьев, в мифических представлениях послужил указанием на мрак грозовой тучи) называют железною птицею; народное поверье дает ему железные или медные крылья, ударом которых он убивает до смерти.[1488] В заговорах призывается на помощь птица с железным носом и медными когтями.[1489] В связи с этими данными возникло поверье, что если ружейное дуло вымазать кровью ворона, то ружье станет бить без промаха,[1490] т. е. так же метко, как бьет молниеносная стрела, вылетающая из дождевой тучи. Что в старину вороны пользовались у славян религиозным почетом — на это находим указание в Краледворской рукописи; жалуясь на притеснения чужеземцев родной вере, чешская песня говорит: «пришли чужеземцы в нашу родину, сокрушили богов, посекли заповедные деревья и всполошили воронов из священных дубрав».[1491] Доныне русские простолюдины не решаются стрелять в ворона; от такого выстрела, по их мнению, непременно испортится ружье.[1492]