Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь… - Коллектив авторов

готовлюсь, а сезон ведь скоро начнется. Кроме того, мой кабинет еще не готов. У меня нет рабочей комнаты.

Я думаю, что если бы у Рахманинова стремление к творчеству было сильнее, а влечение к концертной эстраде слабее, – он преодолел бы все эти затруднения.

Письмо от 10 октября 1932 года показывает, каким чутким и щепетильным он был в отношении других:

«Дорогой Альфред Альфредович! Я очень бесцеремонен по отношению к Вам, взяв в магазине (на улице д’Анжу) Ваш экземпляр «Писем М.П. Мусоргского» – без Вашего разрешения, правда, но с обещанием вернуть его немедленно по прибытии в Нью-Йорк. Я взял их потому, что в магазине не было другого продажного экземпляра, а мне очень хотелось прочесть их в дороге. Во искупление своей вины могу послать Вам «Письма Бородина», если Вы их не читали. Искренний привет Екатерине Владимировне и Вам.

Возвращаю сегодня книгу заказной бандеролью.

С. Рахманинов».

Вечером в понедельник 12 декабря 1932 года Рахманинов играл свой Третий концерт в Филадельфийской музыкальной академии с Филадельфийским оркестром, дирижировал Исай Добровейн[181]. После концерта на улице, как обычно, была ожидающая толпа. В ней было меньше молодежи, поэтому толпа не бежала за Рахманиновым, но стояла рядом и аплодировала. В гостинице он не стал переодеваться, поскольку исполнение концерта с оркестром утомляло его не так, как клавирабенды. Он снял фрак и поверх крахмальной рубашки надел свою любимую старую и заплатанную куртку из верблюжьей шерсти.

– Оркестр сегодня играл нехорошо, – сказал он, – можно ли сказать, что было шестнадцать первых скрипок? Звучало, точно их было четыре. После отъезда Тосканини музыканты бывают так утомлены, что относятся с прохладцей, играют не все и неполным звуком. Они знают, что никакой приезжий дирижер их не может уволить. Это неправильно. Добровейн страшно нервничает, не спит, но ничего не может сделать.

Увлекательно и живо Рахманинов рассказывал о прошлом:

– Моя бабушка была очень добродушная, она верила всему, что я ей говорил. Я получал от нее десять копеек в день на расходы и на проезд в консерваторию, но я уходил прямо на каток и проводил там все утро. – С лукавым блеском в глазах он продолжал: – Я стал очень хорошим конькобежцем, но никогда и не приближался к консерватории. Однако я умудрялся получать эту отвратительную зачетную книжку с отметками. О, как я ее ненавидел. Я приносил ее домой, брал свечу и отправлялся прямо в ватерклозет. Там я запирался, и вскоре все плохие отметки превращались в хорошие, каждая единица – в четверку. Как только бабушка так легко поддавалась на эту удочку – я не в силах понять! Однажды весной, судя по моей книжке, я был почти что первым в классе. Мы поехали на лето в новгородское имение бабушки. Но на сей раз с нами была моя мать, и дело приняло совсем иной оборот, – ее нельзя было обмануть. Как назло, к нам пpиехала одна из консерваторских преподавательниц: «Бедный Сережа!» – сказала она. – «Почему? В чем дело?» – посыпались вопросы. А она: «Разве вы не знаете? Он провалился по всем общеобразовательным предметам». – Таким образом, все стало известно. Не уча уроков, я мог справляться только с музыкой. В те дни моим любимым развлечением было прицепляться на вагоны конки, я стремился сравняться по ловкости с мальчишками-газетчиками. Я усердно упражнялся во всех их приемах.

Глаза Рахманинова блестели, он встал и сделал левой ногой круговое движение. Казалось, что он сейчас не из концертного зала, где его приветствовала огромная толпа, а на конке. Душа его была такой живой и юной!

3 марта 1933 года Рахманинов писал нам из Рочестера:

«Многоуважаемые Гуси-Лебеди!

Мы приедем в Филадельфию утром в день концерта и уедем оттуда ночью после концерта, так как на следующий вечер у меня концерт в Бостоне. Очень жалею, что и на этот раз мы не сможем побывать у Вас, но мы рассчитываем, что после концерта Вы нанесете нам визит в нашем «аристократическом» отеле. Au revoir.

С. Рахманинов».

На концерте он играл свою транскрипцию Прелюдии Баха E-dur (из скрипичной сонаты), Аппассионату, произведения Шопена и Шумана, Экспромт as-moll Шуберта, две свои прелюдии и транскрипцию скерцо из «Сна в летнюю ночь». После того как он сыграл на бис свою «Юмореску» и «Маргаритки», аплодисменты все же не смолкали. Он опять вышел, сел за рояль и задумчиво посмотрел на клавиши. Потом повернулся к публике и сделал растерянный жест руками, как бы говоря: «Кажется, я ничего больше не помню!» Эта сцена была так восхитительна, так человечна и интимна после очарования концерта, что публика пришла в дикий восторг. Кто-то крикнул: «До-диез минор!» Рахманинов улыбнулся, кивнул головой и сыграл Прелюдию, популярность которой в Америке вызвала своего рода манию. Ему пришлось выходить бесчисленное число раз и играть еще и еще: «Тройку» Чайковского, «Контрабандиста» Шумана – Таузига и пр. В артистической опять была толпа. После непрерывных выступлений в течение двух месяцев Рахманинов держался прямо, пожимал руки и надписывал программы. Как и обычно, он был спокоен и как-то замкнут.

– Вы не устали?

– Я – устал? Нет, совсем нет.

Люди все проходили перед ним один за другим: застенчивые девушки, раскрасневшиеся от волнения, не в силах произнести ни слова, подававшие Рахманинову руки в поношенных перчатках; дряхлые старики, бормотавшие что-то, что могло иметь смысл пятьдесят лет назад; скучающие дамы с лорнетками или мальчик с пышной шевелюрой, говоривший: «Я тоже играю Аппассионату!» Артисту нужна толпа. Метнер однажды был очень взволнован, когда в артистическую к нему пришло немного народу: «Артист не может создавать или исполнять для самого себя – ему нужна публика».

Миссис Рахманинова, одетая по последней парижской моде, была с мужем. Она успела шепнуть нам, что у Татьяны родился сын.

Сергей Васильевич очень редко выполнял пустые светские требования. Но на сей раз он отправился на какое- то чаепитие. Мы условились встретиться с Рахманиновыми в Риц-Карлтоне. Когда мы пришли, он уже сидел за роялем. Мы поздравили его с внуком. Он улыбнулся и сказал:

– Я телеграфировал детям, когда здесь начался банковый кризис. Я боялся, что у них нет денег, посмотрите, что мне в ответ телеграфирует Буля, – и он вынул из кармана телеграмму: «Мы обе (сестры) богаты, как крезы[182]. Можем еще вам одолжить». О внуке я получил другую телеграмму от Танюши. – Он достал другую бумажку из кармана: «Сашка растет. Нет бровей. Досадно».

Тут Рахманинов перешел к своей любимой теме – к «Пупику» (внучка – Софинька Волконская). Он поискал в бумажнике и вынул письмо:

«…У Пупика очень хорошая память, и мать ее всему учит».

Ах, только Ирина может так поступать! Она заставляет Пупика выучивать длинные и трудные стихотворения, например последние стихотворения Бальмонта. Пупик в одном из последних