Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович - Антонина Коптяева

Иван Иванович, Никита и другие двинулись по лыжне, след в след. Снег, пропитанный снизу водой, сразу синел под их ногами. Протоптав метров четыреста, они вернулись к оленям. Быстро провели первую нарту, но остальные почти поплыли: вода проступила на дороге, голубевшей среди белизны снега, и заполнила ее, как канаву.

— Что теперь будет? — спросил Иван Иванович озабоченного Никиту.

— Придется рубить лес и забрасывать ветками дорогу, — ответил Никита, переговорив с каюрами.

И все, не теряя времени, принялись рубить молодые листвянки, пахнувшие отмякшей смолистой корой, ломали хрупкий ольховник, выбивали из-под снега тяжелые от сырости лапы кедрового стланика и стаскивали их к канаве-дороге.

— А до речной базы еще километров семьдесят! — сокрушенно сказал Иван Иванович, когда люди подхватили оленьи упряжки и почти на себе потащили их по необыкновенной гати.

Трещали и скрипели сучья настила, вздыбленной полосой уходившего в черно-белую лесную даль. Кричали по-своему якуты, шумели эвенки.

Когда транспорт был передвинут на эти четыреста метров, солнце уже ушло за полдень и ярко блестело сквозь голые вершины леса.

— Мы сможем до ночи сделать еще одну такую дорогу, — предложил Никита. — Эвенки говорят, что мы доберемся тогда до поворота, до белых камней. А завтра пораньше будем перебираться через речку.

60

На другой день за шестнадцать часов неистовой работы они продвинулись не больше двух километров. Долина Келюгыча была заметена снегом, и люди проваливались в сугробы по горло. Нарты с поклажей намокли, стали тяжелые, олени выбивались из сил. К вечеру начала рваться упряжь.

— Не успеем мы пробиться. Кончится путь по реке, — сказал Иван Иванович, разглядывая мозоли на ладонях, набитые топорищем.

— Больно? — сочувственно спросил Никита, сидевший рядом на стволе поваленной лиственницы, покрытой длинными бородами белого мха.

— Душа болит, Никита! — Иван Иванович взглянул на оленя, тянувшегося к замшелой ветке, понаблюдал, как забирали бахрому мха губы животного, заросшие шерсткой, как двигались при еде его сплошь косматые ноздри, и со вздохом повторил: — Душа болит. Не могу я, когда опаздываю на помощь.

— Если бы вы отказали тем, кто приехал на Учахан, месяц назад, мы давно были бы на Каменушке. Я вам говорил…

— Ладно уж! Что толку теперь рассуждать? Я вот о чем хотел тебя спросить: зачем мы нарты с собой тащим? Дальше будет еще труднее.

— Как же без нарт? С базы по льду мы быстро покатим. Река зимой часто «кипела», глубокого снега не будет.

— Покатим ли? Если мы не проходим в день и двух километров, то к реке выберемся дней через пятнадцать, тогда по ней не проедешь.

Никита задумался, потом подсел к каюрам, и у них начался оживленный разговор. Иван Иванович прислушивался, ловил отдельные знакомые слова…

— Они говорят, — сообщил Никита, — что если мы оставим здесь нарты и поведем оленей вьючно, по хребтам, звериной тропой, то придем на базу через четыре дня.

— Четыре дня и пятнадцать — большая разница! Может быть, на наше счастье, найдем там нарты. А нет, тогда придется ждать, пока не пройдет лед по реке. Скажи каюрам, пусть они распрягают оленей. Сумы для вьюков у нас есть.

Народ приступил к делу. До ночи еще далеко. Славный, мягкий денек стоит над тайгой. Если бы не нужно было преодолевать этот невероятно трудный путь!

Вон белочка, уже порыжевшая, с любопытством смотрит с дерева на кочевой табор. Она словно чувствует, что время охоты прошло и ее линяющая шубка никому не нужна. Вот с легким шумом выпрямляется на косогоре куст кедрового стланика, поднявшийся из размякшего сугроба. Долго качаются его темные лапы, отряхивая мокрый снег. Пора! Еще в снегу просыпаются лиственницы, дышат тонким смолистым запахом, бурея прошлогодними побегами. Только оголенные жерди сухостоя, повсюду перекрестившие лесные чащи, сереют мертвенно. Этим уже не проснуться, вымерзли на корню.

На пятый день вьючного пути олений транспорт выбрался на склон большого водораздела.

Иван Иванович снял очки и осмотрелся удивленный: снег уже не блестел ослепительно, — как будто туча встала под солнцем и тень ее пала между невысокими по нагорью деревьями. Великий свет, нестерпимо сиявший над белой землей, померк: снег постепенно весь пропитался влагой и поголубел.

Внизу по склонам бурели те же заросли лиственниц, краснели ивняки, а на самом дне долины крутой излучиной лежала неподвижная еще река, синея льдом, заманчиво гладким издали.

— Вот она, наша дорога! — громко крикнул Никита, взмахнув рукавицей. — Там, где дымок за кривуном, база пушторга. — Юноша тоже снял очки и сунул их в карман. — Хватит, насмотрелись сквозь темные стекла! Сейчас спустимся вниз, промокнем еще — и на отдых, портянки сушить. Так старатели говорят на прииске. У нас портянок нет, унты и меховые чулки сушить будем…

Сушились несколько дней. Нарты на базе нашлись, их можно было отремонтировать, но путь по реке уже кончился — она вздулась, посинела — хотя иногда вскрывалась и в начале июня. За это время в тайге совершились большие перемены: зашумел теплый ветер и, пролетев в верховье, точно обронил шум, обрушившийся с гор звоном весенних потоков. Снег осел, поползли по нему черные проталины. Белыми брызгами лопнувших почек покрылись среди сугробов красноватые заросли вербы; забелели и тотчас позолотели ее пушистые ушки, настороженно слушающие весенние всплески и шорохи. Лес потемнел. Ночи посветлели.

В одну ночь, теплую, ветреную, взорвало лед на реке. Когда раздался характерный шум ледохода, Иван Иванович натянул новые, полученные на базе ичиги, смазанные дегтем, накинул дошку и вышел из жаркой избы. Ветер ударил ему в лицо, опьянил вешним хмелем.

Доктор зажмурился и несколько минут стоял неподвижно, жадно вдыхая воздух, насыщенный запахом оттаявшей земли, и вялой мокрой листвы, и леса, махавшего по-весеннему гибкими ветвями у самого зимовья. Река бурлила, пенясь, как брага. Она вырвалась из заточения, длившегося больше восьми месяцев, и с неудержимой яростью взламывала свои оковы. На пороге за кривуном образовался затор. С грохотом и треском полезли на берег могучие льдины. Вода сразу прибыла метра на три, громоздя все выше разломанный лед, цедясь сквозь ледяные, с шелестом всовывающиеся иглы. Под бешеным ее напором хрястнул этот заслон — и пошла молоть чертова мельница в белых сумерках колдовской весенней ночи.

— Вот здорово! — сказал Иван Иванович, любуясь могучим движением. — Силища, силища-то какая!

Он вспомнил взрыв наледи, который видел зимой по дороге на Учахан. С пушечным гулом рванула перехваченная и сжатая морозом вода настывший над нею голубой бугор. Ледяные глыбы в полтора метра толщиной пронеслись со скоростью курьерского поезда, начисто сострогали сваи рыбацкого мостка-заездка, срезали береговые деревья. И еще долго в чуткой тишине слышался нежный звон осыпавшихся льдинок.

«Так у нас с Ольгой, — скорбно подумал Иван Иванович. — Накипело невидимо — и вдруг взрыв».

61

И вот все осталось позади: незабываемая весна в тайге, мокрый рыхлый снег, сплав по реке и юные в душевной чистоте лесные люди. В жаркий июньский день Иван Иванович и Никита подъезжали на грузовой машине к своему прииску. На обочинах шоссе лежала густая пыль, вихрившаяся облаком за колесами. Придорожные кусты и травы успели посереть от нее. И как эта пыль, все сильнее поднималась болезненная тревога в душе Ивана Ивановича. Ему было и жарко, и неловко, и тоскливо, он даже порывался перебраться из кабины в кузов, где на брезенте, покрывавшем груз, высоко сидел Никита, цепко держась за туго натянутые веревки. Но перемена места, конечно, не улучшила бы настроения, и, сознавая это, Иван Иванович продолжал точно на иголках сидеть рядом с шофером.

Машину они изловили на устье Каменушки, где находилась приисковая база, до которой плыли по притоку Чажмы и по самой Чажме на добротном плоту. Плот сразу поступил в собственность базы, а лоцман отправился обратно с экспедицией, возвращавшейся из Средне-Колымска в Якутск.

«Хороший человек!» — подумал о нем Иван Иванович, припомнив прохладу бурной реки и ночные разговоры у костров, но сразу же его внимание сосредоточилось на том, что открылось за крутым поворотом дороги.

Он даже представить не мог, как взволнует его вид знакомого поселка. Ему казалось: он уже переболел, успокоился, а сейчас так сжалось сердце и он до того побледнел под смуглым загаром, что шофер, глянувший в этот миг на него с намерением заговорить, затормозил машину.

— Укачало, знать! — И потянулся открыть дверку кабины…

— Ничего. Немножко правда укачало… Но уже прошло, — стыдясь минутной слабости, ответил доктор.

Промелькнули избушки приисковых старожилов, окруженные молодыми садочками, серые и рыжие приисковые отвалы, мощные фонтаны гидравлики. Свежая зелень тополей у речки проплыла, как облако, двухэтажные общежития шахтеров, широкое здание клуба, коттеджи ответработников, зеленые лужайки огородов. И все больнее и больнее билось сердце Ивана Ивановича. Казалось, оно вот-вот разорвется.