Отец и сын (сборник) - Георгий Марков

— Ну, пропал Шлёнкин, он ему сейчас покажет фронт, — толкнув Соколкова в бок, с ноткой сожаления в голосе сказал Егоров.

— Дернул же его черт подойти. Мы бы и сами поставили Шлёнкину мозги на место, — не прекращая работы, отозвался Соколков.

А капитан Тихонов, ссутулив плечи, продолжал между тем стоять возле Шлёнкина и все тем же громким, уверенным голосом говорил:

— Нет, нет, Шлёнкин, фронт гораздо сложнее, чем вы предполагаете. Фронт требует выучки, тренировки, знаний. А вы вот лопатой в землю тычете, и я вижу: сноровки у вас пока нет никакой…

Все бойцы ожидали, что капитан Тихонов после этих резких слов накажет Шлёнкина. Но, помолчав, капитан совсем спокойно сказал:

— Дайте мне вашу лопату.

Шлёнкин все еще стоял по команде «смирно», с тем подчеркнуто неловким видом, который бывает у всех необученных бойцов. Он неумело, раскачиваясь всем туловищем, повернулся через правое плечо «кругом», поднял с земли лопату и подал ее капитану. Тихонов зачем-то подбросил лопату в воздух, схватил ее на лету, ощупал гладкий, будто отполированный, черенок.

— Смотрите, Шлёнкин, как нужно работать, — сказал капитан. — Лопату вы берете так, чтобы одна рука была ниже, а другая выше. Дальше, так как грунт здесь каменистый, вы лопату втыкаете не под прямым углом, как это бывает обычно, а как бы кладете ее. Ваша роль вспомогательная. Вы выбрасываете то, что наковыряли вам ломами и кайлами. Глубже вам не проникнуть, не тычьтесь зря и не тратьте свои силы попусту.

Тихонов нагнулся и быстрым движением рук показал Шлёнкину, как надо работать.

— А ну, попробуйте теперь вы, — сказал он, подавая Шлёнкину лопату.

Тот принялся за работу.

— Вот хорошо! Хорошо! — с какой-то по-детски искренней и бурной радостью воскликнул Тихонов. — Только двигайте руками еще быстрей! Быстрей! Поддел — и в сторону! Раз, два! — Тихонов замахал руками в такт движениям Шлёнкина.

— Ну, вот и освоились! Наука хоть и не хитрая, а сноровки требует, — заключил Тихонов, продолжая наблюдать за работой Шлёнкина.

Когда Шлёнкин разогнулся, чтоб передохнуть, Тихонов взглянул на него и весело засмеялся:

— Употели? Жаркая работка!

Шлёнкин молча вытер рукавом лицо, стоял, тяжело отдуваясь. Тихонов переждал минуту-другую, пока Шлёнкин придет в себя, спросил:

— Каково самочувствие-то?

— Какое там самочувствие, товарищ капитан, — вяло сказал Шлёнкин, полузакрыв глаза.

Тихонов всмотрелся в Шлёнкина, заговорил с той ноткой участия в голосе, которая сразу настраивает даже незнакомых людей на задушевный разговор:

— Тяжеловато, знаю. Я-то здесь привык — восьмой год служу. А когда приехал — небо казалось с овчинку. Я попал сюда прямо из Ленинграда, из училища. Всю жизнь до армии я провел в большом городе, среди людей. Туго мне тут вначале было. Не скрою — случались минуты тягостные. Но ничего, все пережил, все преодолел… Что ж, надо! Да и кому надо? Народу, государству! Бывало, как подумаешь об этом — и тоска долой! Наоборот, даже гордость почувствуешь. Как-никак, мол, Тихонов, ты ведь на краю земли советской стоишь, ты страж ее. Как раскинешь вот так мозгами, смотришь, на душе у тебя светло, празднично станет, и ничто уже тебя не страшит…

Вступив в разговор с Терентием Шлёнкиным, Тихонов преобразился даже внешне. Его загоревшее на ветру и солнце крупное лицо необыкновенно одухотворилось. Глаза заблестели, резкие, грубоватые черты приобрели сосредоточенность и строгость.

— Вам раньше приходилось служить в армии? — спросил Тихонов.

— Впервые я… — еще более вяло промолвил Шлёнкин, как-то страдальчески вытягивая шею.

— Прожить почти тридцать лет на свете и ни одного дня не служить в армии… Как вам это удалось? По состоянию здоровья?

— Нет. Система хлопотала… Отсрочку от призыва давали, потом в терчасти зачислили, а уж тут проще простого. Летом надо на сборы идти, а мне командировочное удостоверение в зубы — и на периферию.

— Система системой, а вы-то полноправный гражданин, вам надо было возмутиться такими порядками. Ну, не беда, не отчаивайтесь! Все это дело наживное, сегодня вы — боец молодой, неопытный, завтра у вас будут и знания и закалка.

Тихонов посмотрел на Шлёнкина с доброй, ободряющей улыбкой, которая как бы говорила: «Выше голову, дружище!», и хотел отойти.

— Товарищ капитан! — остановил его Шлёнкин.

Тихонов задержался.

— Вопрос задать разрешите?

— Пожалуйста, товарищ Шлёнкин, — сказал Тихонов, настораживаясь.

— Видите ли, это даже не вопрос, а, скорее, просьба, — понижая голос, сказал Шлёнкин. — Довелось от бойцов слышать, что вы ищете писаря в штаб батальона.

— Да, писарь мне нужен.

— Я хотел просить вас назначить на эту должность меня, — стараясь смотреть Тихонову в глаза, сказал Шлёнкин.

— Кого? — зачем-то переспросил Тихонов.

— Меня, товарищ капитан, — поспешил Шлёнкин. — У меня есть некоторый опыт: в системе мне приходилось работать и делопроизводителем, и секретарем, и управделами. Даю слово — быстро овладею техникой.

Тихонов отступил на полшага и пристально вгляделся в Шлёнкина, будто видел его впервые. В глазах капитана запрыгали чертики. Можно было ожидать, что он закричит на Шлёнкина. Некоторые бойцы прервали работу — это были те, которым удалось невольно слышать этот разговор, — и напряженно ждали ответа Тихонова.

— Нет, Шлёнкин, взять вас писарем не могу, — неожиданно спокойно сказал капитан.

Шлёнкин кинул на Тихонова вопросительный взгляд.

— Вы ищете место, где бы вам было легче. Я не могу в этом пойти вам навстречу. Это не вяжется с общими интересами и вредит лично вам. Вы меня поняли?

Шлёнкин опустил глаза, пробормотал:

— Ваше дело, а только в системе никто меня не попрекал…

— Ну, этим не хвалитесь, — жестко сказал Тихонов. — Я не уверен, что это пошло вам на пользу… Приступайте к работе.

Тихонов быстро повернулся и пошел по линии, прочерченной лопатами и обозначавшей порядок расположения будущих землянок.

4

Бойцы не успели еще приступить к работе, как послышался крик капитана Тихонова:

— Винтовку мне! Винтовку!

Из палатки, стоявшей на склоне сопки, выскочил младший лейтенант Власов. Увидев его, Тихонов замахал рукой, громко крича:

— Голубь в воздухе! Стреляйте!

Бойцы не поняли, чем так обеспокоен капитан, и с недоумением смотрели на него. Они не обратили внимания на птицу, летевшую со стороны границы. Когда же та приблизилась настолько, что они могли увидеть ее прямо над собой, все решили, что Тихоновым овладел охотничий азарт.

Младший лейтенант Власов был маленького роста, плотный, круглолицый, с короткими толстыми ногами, но поразительно ловкий и шустрый. Он был проворен на работе, горяч и неутомим в пляске, и уже в дороге бойцы прозвали его вьюном.

Власов в одну секунду понял, что требует от него капитан. Он выскочил из палатки с винтовкой в руках. Еще до возгласа Тихонова «стреляйте!» он сообразил, что нести винтовку капитану нельзя — птица в это время скроется в небесах. Опустившись на колено, он приложил винтовку к плечу, взял птицу в оптический прицел и выстрелил. Пуля, должно быть, просвистела где-то возле голубя. Он круто начал набирать высоту. Власов принялся палить раз за разом. После четвертого выстрела голубь перекувырнулся и, распуская крылья, стал падать.

— Глядите, чтоб не уполз в траву! — прокричал Тихонов, привлекая этим возгласом внимание всех бойцов, работавших по склону сопки.

Самые дальние из бойцов кинулись к месту падения птицы и подхватили ее еще в воздухе.

— Осторожно с ней! Осторожно! — не унимался Тихонов.

— Что, товарищ капитан, суп теперь из нее варить будем? — шутливо спросил кто-то из бойцов, продолжавших думать, что Тихонов затеял ловлю голубя ради забавы. Тихонов не успел ответить, так как в ту же минуту боец, подхвативший птицу, удивленно крикнул:

— Товарищ капитан, у голубя на ноге колечко!

Бойцы, не бросая лопат, сгрудились возле Тихонова.

Капитан осторожно взял голубя за края крыльев и, растянув их, долго рассматривал. Потом так же осторожно он снял с ножки голубя металлическую оправку, сделанную в виде широкого колечка с застежкой, и вытащил оттуда клочок белого нерусского шелка. Тихонов торопливо развернул полоску шелка. Вся она была испещрена двумя столбиками цифр, написанных черной тушью.

Некоторые бойцы потянулись посмотреть на шелковку, но бдительность стала второй натурой Тихонова. Он зажал шелковку в руке.

— Голубь этот, товарищи, не простой, — проговорил Тихонов. — Он летел из-за границы, и, по-видимому, не с пустой вестью. Что это за весть — трудно сказать, но одно ясно: в наших краях бродят чужие люди, и нам надо быть начеку.