Габриэль Гарсиа Маркес. Биография - Джеральд Мартин

Проведя несколько дней в Берлине, друзья поспешили в Париж. Соледад Мендоса отправилась в Испанию, а ее брат и Маркес стали думать, как им быть дальше[557]. Возможно, их выводы слишком поспешны, возможно, в других странах ситуация лучше. Через несколько недель их друзья в Лейпциге и Берлине собирались ехать в Москву на 6-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов и посоветовали им тоже туда поехать. Гарсиа Маркес, когда жил в Риме, пытался получить советскую визу, но ему четыре раза отказывали, поскольку у него не было официальной финансовой поддержки. Но в Париже удача улыбнулась ему: он снова повстречал свой талисман — Мануэля Сапату Оливелью. Тот сопровождал свою сестру Делию. Специалист по колумбийскому фольклору, она везла на Московский фестиваль труппу, состоявшую в основном из афроколумбийцев, исполняющих паленке и мапале[558]. Гарсиа Маркес относительно неплохо пел, играл на гитаре и барабане. Вместе с Мендосой он записался в труппу, и они отправились в Берлин на встречу с остальными участниками делегации. Там к ним присоединятся другие колумбийцы, направлявшиеся на фестиваль, в том числе Эрнан Вьеко и Луис Вильяр Борда.

Гарсиа Маркес до последнего не был уверен, удастся ли ему поехать в Москву. Он послал мелодраматичное письмо в Мадрид, сообщая Тачии, с которой он, как ни странно, вновь стал поддерживать отношения, что через несколько дней туда прилетит Соледад Мендоса и что сам он либо уедет в Москву «сегодня до полуночи», либо в Лондон, где он продолжит работу над своим незавершенным романом («Недобрый час»), перед тем как вернуться в Колумбию. А сегодня, доложил Маркес, он встречается с Соледад в кафе «Мабийон». (Без сомнения, «Мабийон», где они с Тачией впервые разговорились, как и многое другое в этом проникнутом безразличием письме, Маркес упомянул умышленно, чтобы уязвить свою бывшую возлюбленную.) Что касается повести «Полковнику никто не пишет», которую, можно сказать, он выстрадал вместе с Тачией, Маркес написал следующее: «Теперь, когда персонаж создан и живет сам по себе, я утратил к нему интерес. Пусть теперь говорит что хочет и ест дерьмо». В принципе он мог позволить себе утратить интерес к «Полковнику…», потому что повесть была дописана. Он сообщил, что часто видит младшую сестру Тачии, Пас, и намекнул на свою связь со всеми тремя сестрами Кинтана. Наконец, заявив, что он с радостью покидает «этот печальный унылый город», Маркес напоследок прочитал ей нотацию, в которой звучала нескрываемая (или притворная) горечь: «Надеюсь, ты поймешь, что жизнь — трудная штука и легкой никогда, никогда, никогда не будет. Быть может, однажды ты прекратишь придумывать сказки про любовь и осознаешь, что, когда мужчина обольщает тебя, ты тоже должна хоть как-то обольщать его в ответ, а не требовать каждый день, чтобы он любил тебя больше. В марксизме это как-то называется, но я сейчас не помню»[559].

Из Берлина в Прагу поезд шел тридцать часов. Это было ужасно. Гарсиа Маркес, Мендоса и друг последнего колумбиец Пабло Солано спали стоя у туалета, положив головы друг другу на плечи. Потом сутки все трое приходили в себя в Праге, а Маркесу даже удалось быстро освежить воспоминания двухлетней давности. Следующий участок пути был легче: до Братиславы, потом через Чоп, располагавшийся в точке пересечения Словакии, Венгрии и Украины, затем до Киева и в Москву[560]. Маркеса ошеломила ширь необъятной страны Толстого: на второй день после пересечения границы Советского Союза они все еще ехали по Украине[561]. По всему маршруту простые украинцы и русские бросали в поезд цветы, а на остановках преподносили пассажирам подарки. Большинство из них вообще не видели иностранцев за последние полстолетия. Гарсиа Маркес беседовал с испанцами, которых детьми эвакуировали из Испании во время гражданской войны. Потом, испытывая трудности в Советском Союзе, они попытались вернуться на родину, а теперь опять возвращались в Москву. Одному из них было «непонятно, как можно жить при режиме Франко. При этом у него не было сомнений, можно ли жить при режиме Сталина»[562]. Правда, Гарсиа Маркес был разочарован тем, что в поезде вещала только одна радиостанция — «Московское радио». Спустя почти три дня пути утром 10 июля они приехали в Москву — всего лишь через неделю после того, как Молотов проиграл Хрущеву и был снят со всех государственных постов[563]. Москва показалась Маркесу «самой большой деревней в мире»[564], и это его первое впечатление о российской столице сохраняется у него по сей день. Тогда на фестиваль прибыли 92 000 гостей, из них почти 50 000 иностранцев. Многие из них были латиноамериканцы, среди которых присутствовали уже такие известные личности, как Пабло Неруда, а также другие, помоложе, которым еще предстояло оказать большое влияние на свои страны, — например, Карлос Фонсека, будущий лидер никарагуанских сандинистов, ну и сам Гарсиа Маркес. Механизм фестиваля работал как часы. Маркеса, как и многих других до и после него, удивляло, что Советы, способные организовать столь грандиозное мероприятие, а через три месяца еще и запустить на орбиту спутник, не в состоянии обеспечить своему народу сколько-нибудь сносное существование, производить относительно приличную одежду и другие потребительские товары[565].

Гарсиа Маркес, Мендоса и их новые товарищи почти сразу же перестали посещать мероприятия фестиваля и две недели исследовали Москву и Сталинград. Есть фотография, на которой запечатлена группа молодых людей на Красной площади. Худющий Гарсиа Маркес, как это часто бывало, сидит на корточках перед остальными. Даже на этом блеклом черно-белом снимке видно, что он в отличие от других брызжет энергией и едва сдерживается, чтобы не подпрыгнуть и не развернуть кипучую деятельность в ту же секунду, как щелкнет затвор. В статье о том времени он признался, что за две недели, не зная русского, «я не смог прийти ни к каким окончательным выводам»[566]. Москва была разодета, демонстрировала себя в лучшем виде, и Гарсиа Маркес писал: «Меня не интересовал Советский Союз с нарядной прической, прихорошившийся для встречи гостей. Страны подобны женщинам; если хочешь узнать их, нужно увидеть их такими, какими они бывают по утрам, встав с постели». Посему он пытался провоцировать хозяев, спрашивал, является ли Сталин преступником или почему в Москве нет собак: всех съели? На что получил ответ: это все «клевета которую распространяет капиталистическая пресса»[567]. Самой познавательной оказалась беседа с одной пожилой женщиной. Из всех, с кем он общался в Москве, она единственная осмелилась поговорить с ним о Сталине, хотя Сталина вроде бы Хрущев разоблачил в феврале 1956 г. Та женщина сказала, что в принципе она не антикоммунистка, но сталинский режим был чудовищным, а Сталин — «самый кровавый, зловещий и тщеславный персонаж в истории России»[568]. Словом, в 1957 г. она озвучила Маркесу то, о чем заговорят в полный голос лишь многие годы спустя. Он заключил: «У меня нет ни малейших оснований считать эту женщину ненормальной, но один плачевный факт очевиден: она была похожа на таковую»[569]. Иначе говоря, он догадывался, что все рассказанное ею — чистая правда, но не имел ни доказательств, ни желания, чтобы поверить в это.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});