Поэты 1820–1830-х годов. Том 2 - Семён Раич

СВИДАНИЕ

Пробило шесть часов на шпице крепостном,       А уж Правдин нашел тот дом,       Где жил Мечинский. В дверь стучится       И сквозь нее он с денщиком бранится.«Какого лешего так рано принесло?                                           Еще не рассвело!» —Ворчит за дверью бас. «Да отвори, проклятый!»И с заспанным лицом встречает Правдина       Аршина в три солдат усатый.       «Что, дома капитан?» — «Вот на!       Да он, я чай, еще в постеле».«Мне нужно говорить об очень важном деле», —       Сказал Правдин — и прямо в кабинет.Спит, сидя у стола, Мечинский за бумагой;       На креслах близ него лежит под шпагой                  С курком взведенным пистолет.Лице уснувшего изображает муку.                  И на плечо тихонько рукуМодест ему кладет. Открыл глаза он вдруг.

Правдин

Мечинский! Здравствуйте! Ваш другПришел утешить вас в печали.Я знаю всё, мне всё пересказали.

Мечинский

Всё знаете? Зачем же вы ко мне?       Когда вам всё уже известно,То я прошу меня оставить в тишине.Шутить теперь со мной довольно неуместно.

Правдин

Я не шутить пришел, я вам пришел помочь.

Мечинский

Уж не советами ль? Довольно надавали!          Я счастлив был! — Друзья меня ласкали.                   Я гибну! — Все подальше прочь.

Правдин

Скажите мне: вы проиграли…

Мечинский

Ну, проиграл! Какое дело вам?       Ответ за то не вы, я дам.Узнайте ж всё: именье полковое                       Я также проиграл,       Оставьте же меня в покое, —       Три ночи сряду я не спал.Ну, что ж еще? Иль упрекать хотите?

Правдин

       Вот весь ваш проигрыш. Возьмите,И не меня — творца благодарите!                 Любви ко ближним он                 Установил закон.

       Как будто громом поражен,       Окаменев от изумленья,Мечинский устремил глаза на Правдина.И сильно грудь его вздымалась, стеснена       Порывом чувств и умиленья.Вдруг слезы у него рекою полились,       И оба бросились в объятья       И крепко, крепко обнялись!                  Нет, никогда и братья,Из детства дружные, не обнимались так,       Расставится в сраженьиИ снова свидевшись, когда бежит уж врагИ русское «ура!» несется в отдаленьи.

ОСЕНЬ

       Настал сентябрь. Гулянья опустели:То мелкий сыплет дождь, то холодно, то град!Крестовский, Каменный и Строганова сад       С Елагиным осиротели.       Давно ли нас пленяла там       Эфирная одежда дам,       Давно ль? Не будет и недели!Теперь… увы! По самым тем местамНет ходу без галош, без зонтика, шинели!       Так пусто, скучно всё, хоть плачь!       Все потянулись в город с дач;       Вдоль Карповки и Черной речки       Закрылись ставни. Блещут свечкиВ окошках изредка. Туманно фонариЛишь от дождя на лужах пузыриДа грязь на улицах пустынных освещают.И тишина везде! Собаки только лают.       Читатель, верно, спросит нас:                   Зачем в столь поздний час       И в дождь его мы затащили                  Невесть куда!Нас леший обошел — вот в чем и вся беда!       Невольно мы с дороги своротили;Возьмем извозчика и в город поскорей!       Торопимся туда не без причины:Полковник Остряков звал на вечер гостей, —Жены его, Sophie, сегодня именины.Играет музыка. Танцуют экосез.Подагрин, камергер, с хозяйкой в первой пареСтепенно движется. С ним тут же в ряд залез                      Еще его постарей                      Полковник отставной,            Тряхнуть решился стариной.                     Кто ж это? Угадайте!..Андрей Ильич Правдин!.. Вот кто-то со звездой,       Вот ротмистр Винд… Но сами досчитайте                                     Всех остальных.                       Какое дело нам до них!Заметим только то, что в паре предпоследнейС Надеждою Правдин, советник, танцевал.       Вдруг осторожно из передней       Вошел слуга с запиской в зал.«Приказано отдать немедленно», — сказалИ подал Правдину. Надписано: «секретно».Он развернул ее и быстро прочитал,И было на лице смущение приметно.       В карман записку положив,       Он снова весел стал и жив.Но вскоре грусть опять его преодолела.Надежда на него внимательно смотрела;       Оттанцевав, спросила у него:«Вы так задумчивы, — что с вами?»

Правдин

                                 Ничего.Так, что-то скучно…

Надежда

                         Грусть приходит без причиныВсегда пред радостью.

Правдин

                           Дай бог, чтоб было так…Вы, верно, сердитесь, что в ваши именины           Так скучен я, вандал, чудак…

Надежда

Кто сердится на вас! Но если бы вы былиНе так задумчивы, то, верно б, и других       Вы очень тем развеселили.       Да мало нужды вам до них.

Правдин

                    Как, право, вы жестоки!            Я, впрочем, заслужил упреки.Простите, виноват! Я буду веселей,—Лишь только б котильон начался поскорей!

       Оркестр усталый, полуспящий       Давно уж проклял котильон.Вот граф Пустов, и ловкий и блестящий,       Как Бельведерский Аполлон,       Сидит с Венерой Медицейской,       И с нею провожает онВсех вальсиру́ющих усмешкою злодейской.       Очки и черные усы       Гусар Рубакин поправляя       И с дамой светский вздор болтая,       Глядит украдкой на часы.       Барон Леже сидит подальше       И сыплет фразы генеральше.       В восторге, в восхищеньи он,       Что генерал засел в бостон.Со всеми грасами, с торжественною миной,       Измять бояся галстух свой,Вот камер-юнкер Штольц летит с княжной Ириной,       Любуясь внутренно собой.       Он думает, что все ему дивятся,       Все вне себя от ловкости его,Забыв, что ездят все на балы для того,Чтоб исключительно собою заниматься,       Чтобы блеснуть, чтоб посмеяться,       Посплетничать, пересудить       И скучный вечер так убить.

ГОРЕСТНАЯ ВЕСТЬ

И, возвратясь домой, не думая о сне,       Правдин наедине,       Как бы в жару недуга,Сто раз читал записку другаИ прижимал ее к устам,Давая волю течь слезам.

«Убит судьбою я неправой!Разрушены мои мечты!Знай, что когда прочтешь мою записку ты,Мечинский далеко уж будет за заставой.       Прощай, мой милый друг, прощай!Меня везут в уездный город дальный.       Там скоро кончу век печальный…                               Не упрекай,Что долг тебе отдать я средства не имею:Я жизнью жертвовал для этого моею, —В том честию клянусь! Змеянову сказал       Всё, что лишь мог, на поединок звал,Но он на всё твердил: „Безумство и нелепость!“Я шпагу обнажил — и отвезен был в крепость.Он рану вылечил, как слышал я потом.Я уж сказал, к чему приговорен судом.Здесь был я поражен еще ударом новым:       Она уже за Остряковым.       Итак, я Софьею забыт!..Пусть небо счастием ее благословит…       Но мне напоминают,Что уж пора пуститься в путь.Не скрою: слезы мне писать мешают.Уж не увидимся. Прощай!.. Не позабудь!..»Сел на софу Модест, и тихо зол целитель,       Сердец тревожных усмиритель[203],       Сон сладостный его склонил,       И он записку уронил.

ВЫГОВОР