Выдумщик (Сочинитель-2) - Андрей Константинов

Кудасов стиснул зубы — этим ударившим по шарам кием вполне мог быть и Андрей Обнорский, такое предположение вполне укладывалось в психологический портрет журналиста. Но как он сумел? Если, конечно, это все-таки Серегин заварил кашу в порту, а не кто-то другой. Но интуиция подсказывала Никите, что в разборках в порту без участия Андрея все-таки не обошлось.

Именно поэтому Кудасов ждал встречи с Обнорским с таким нетерпением. Никита Никитич прохаживался вдоль магазина «Океан», время от времени посматривая на часы и внимательно оглядывая редкие фигуры прохожих. Серегин опаздывал уже на двадцать минут, и начальник пятнадцатого отдела почувствовал смутную тревогу. Андрей, конечно, не был таким пунктуальным, как служащие швейцарских банков, но на все встречи старался приходить вовремя, а тем более на те встречи, инициатором которых был он сам… Прошло еще пятнадцать минут — Обнорский по-прежнему не появлялся.

Кудасов выругался сквозь зубы — может быть, у Андрея случилось что-то с его «вездеходом»? Нет, не в этом дело… Если бы у Серегина сломалась «Нива» — он доехал до места встречи на попутной «тачке»… Так куда же он делся?

Никита дошел до таксофона на углу Сенной и Садовой и набрал номер домашнего телефона Обнорского. Длинные гудки в трубке встревожили Кудасова еще больше… Когда до полночи осталось всего десять минут, Никита уже не сомневался в том, что Андрей попал в беду… Пятьдесят минут опоздания — не бывает таких опозданий. Серегин ведь не барышня, решившая подразнить незадачливого ухажера… Кудасов сосредоточился и попытался детально воспроизвести в памяти весь последний разговор с журналистом.

«Так… Андрей сказал, что нужно срочно встретиться и поговорить — я ответил, что сам давно ищу его… Он хмыкнул и в обычной своей манере заявил, что у дураков мысли сходятся… Я спросил, нельзя ли встречу перенести на утро — Андрей ответил, что дело срочное, до утра никак не терпит… Голос у него был явно взволнованный… Потом он спросил — слышал ли я что-нибудь про нынешние разборки в порту? Я уточнил, имеет ли он в виду суету вокруг одного водочного контракта — Андрей сказал, что именно обо всей этой компании и идет речь, и добавил, что сможет рассказать мне кое-что интересное… Я предложил встретиться немедленно — он ответил, что ему предстоит еще одна встреча, короткая, а после нее, в двадцать три ноль-ноль, он будет ждать меня на Сенной у „Океана“. Я поинтересовался — почему именно на Сенной, и Андрей объяснил, что так нужно, что нам придется еще зайти в одно место… Зайти в одно место… В какое место мы должны были с ним зайти на Сенной в одиннадцать часов вечера?…»

Никита обвел площадь взглядом, и глаза его непроизвольно остановились на окнах четвертого этажа дома номер 2 по Московскому проспекту… А что, если Обнорский хотел зайти в ту самую квартиру, в которой он находился с похожей на Званцеву женщиной во время проведения «уличной» с Кораблевым? Может быть, Андрей использует этот адрес в качестве конспиративной квартиры?

Кудасов еще раз взглянул на часы — уже миновала полночь, наступил первый день лета 1994 года… Ждать Обнорского дальше у «Океана» не имело смысла.

Никита решительно зашагал в сторону первого дома на четной стороне Московского проспекта, вспоминая на ходу номер квартиры, которую «отрабатывал» Савельев…

Войдя в темную и загаженную котами и людьми парадную, Кудасов на всякий случай достал из наплечной кобуры пистолет, а из кармана джинсовой куртки — фонарик.

Подсвечивая себе под ноги, чтобы не споткнуться на разбитых ступеньках, начальник пятнадцатого отдела поднялся на четвертый этаж и остановился у двери, покрытой рваным коричневым дерматином. Несколько минут Никита прислушивался, но за дверью было тихо, как в могиле. Кудасов попытался нажать кнопку звонка — но звонок, конечно же, не работал. Тогда Никита тихонько постучал — никакой реакции не последовало.

Кудасов потоптался на месте, оглянулся — он был в подъезде один. Начальник пятнадцатого отдела тихо матюгнулся сквозь зубы и, неожиданно для самого себя, принял решение вскрыть дверь… Никита уважал Закон — иногда, может быть, даже больше, чем этот Закон того заслуживал, все в Управлении знали эту его «слабость», даже подшучивали над Кудасовым, называя его иногда за глаза «буквоедом». А Никита просто очень хорошо знал, каким силам ему приходиться противостоять — эти силы сразу же использовали бы против него любое, даже незначительное нарушение Закона. Именно поэтому Кудасов всегда очень тщательно «обставлялся» и того же требовал от своих сотрудников…

Наверное, опера из пятнадцатого отдела очень удивились, если бы увидели, как их педантичный шеф без ордера и, в общем, без достаточных на то оснований вскрывает швейцарским офицерским ножом (подаренным ему, кстати, все тем же Обнорским) дверь в частную квартиру — то есть незаконно проникает в чужое жилище… Кудасов и сам себе удивлялся, но ковырять лезвием ножа хлипкий замок его заставила все растущая тревога о судьбе Андрея…

Наконец замок щелкнул, и дверь открылась. Никита быстро скользнул в прихожую и осторожно прикрыл за собой дверь. Несмотря на белые ночи, в прихожей было темно, потому что окна в ней отсутствовали. Кудасов повел лучом фонарика вдоль коридора: из пяти комнат четыре были заколочены наглухо, а пятая казалась более обитаемой, потому что дверь в нее была не заколочена, а всего лишь закрыта на замок… На всякий случай Никита осмотрел туалет, ванную и кухню, отметил, что в ванной висело на гвозде полотенце, а на столе в кухне стояли чашки с недопитым кофе и пепельница, полная окурков. Кудасов ковырнул окурки пальцем — так и есть, «Кэмел». Обнорский курил только эти сигареты… Кудасов вернулся в прихожую, постоял перед запертой дверью, вздохнул и снова достал швейцарский перочинный нож…

Через десять минут он уже методично «шмонал» комнату, выходившую окном на Сенную площадь.

Удача улыбнулась Кудасову — в покосившемся шкафу у стены под каким-то тряпьем Никита нашел толстую папку. Развязав тесемки, начальник пятнадцатого отдела начал перебирать листки, покрытые убористым почерком. Никита никогда специально почерк Обнорского не изучал, но журналист иногда при нем делал кое-какие пометки в своей записной книжке — Кудасову показалось, что почерк на листах из папки напоминает каракули Серегина… А записи на этих листках были более, чем любопытными. Собственно говоря, папка эта представляла из себя настоящее досье на Плейшнера и его бригаду, отдельный раздел посвящался общей обстановке в порту, а дальше начиналось самое интересное — дальше расписывалась детально «разводка» с партией «Абсолюта»… Нет, имени самого Обнорского или, скажем, Званцевой нигде не упоминалось, но создавалось впечатление, что человек, писавший досье, знал слишком много, чтобы быть в этой истории просто сторонним наблюдателем…

Никита оторвался от бумаг, вытер рукой лоб и, зажмурившись словно от боли, сказал вслух шепотом:

— Ну, бля… Ну, народоволец хренов… Уши тебе оборву, засранец!

Внезапно Кудасов осекся — уши Обнорскому можно будет оборвать только в том случае, если он жив… Да и за что обрывать? За то, что ему, Никите, ничего не сказал? А мог ли он сказать? Ведь он, Кудасов, как-никак, должностное лицо… Никита вдруг почувствовал что-то вроде зависти к Андрею — а может, так и надо этих псов давить, у которых все схвачено и закуплено?

Кудасов скрипнул зубами, заставил себя подавить все эмоции, аккуратно сложил листки в папку, вышел из расселенной коммуналки и поехал в управление…

Телефон дома у Обнорского не отвечал всю ночь, в ходе которой Никита не сомкнул глаз. Днем 1 июня Андрей на работе в газете также не появился — впрочем, в редакции уже привыкли к его неожиданным исчезновениям, поэтому там никто никакой тревоги не выказывал.

А Кудасов нервничал все больше, потому что не знал, что делать — объявить Андрея в официальный розыск он не мог, ведь тогда пришлось бы объяснять мотивы. И тогда потом, если бы Серегина нашли — журналисту пришлось официально отвечать на очень многие неприятные вопросы, потому что его действия явно выходили за рамки Уголовного кодекса. Обнорский получил бы «предъяву» из целого букета статей УК… С другой стороны, и просто сидеть, сложа руки, Никита не мог — он начал спешно «напрягать» самых ценных своих агентов, пытался выйти хоть на кончик информации о возможном похищении журналиста…

А где-то около четырех часов дня по «особому» телефону Кудасова (номер которого знали далеко не все) позвонила какая-то женщина. Она рыдала в трубку и умоляла Никиту Никитича спасти Андрея Обнорского, который попал в беду из-за того, что располагал детальной информацией об обстоятельствах похищения у фирмы «ТКК» крупной партии шведской водки «Абсолют».