Дочь Голубых гор - Морган Лливелин

Зато она с большим интересом изучала повседневную жизнь своих новых соплеменников и слушала рассказываемые шепотом истории о дикарях, живущих за границами их мира.

Ее знание скифского языка улучшалось с каждым днем.

Эпона слушала и запоминала. Многое из того, с чем она сталкивалась, было трудно понять и еще труднее принять, но она все же пыталась это сделать. Ведь теперь они ее соплеменники, она должна как-то приспособиться к их образу жизни.

«Ты не можешь приспособиться к образу жизни, который ты никогда не примешь», – проговорил внутренний голос.

А неприемлемым для нее было очень многое.

Как свидетельство своей доблести глава каждой семьи развешивал на столбах вокруг шатра головы убитых врагов или же привязывал их скальпы к упряжи своей лошади. Однажды Эпона наблюдала, как молодой скиф спокойно соскоблил плоть с человеческой головы, которую он привез с собой в кочевье, пользуясь для этой цели заостренным ребром, затем тер скальп руками, пока из него не вылезли все волосы и он не стал походить на кусок беленого льна. Добившись желаемого результата, он заткнул скальп за пояс для каких-то своих практических целей, как если бы это была салфетка.

Члены соседнего племени приезжали в кочевье в накидках, терпеливо сшитых из многих обработанных таким образом скальпов. Они были очень горды своим одеянием и, сидя на лошадях, разговаривая, поглаживали их.

Частые ливни заставляли мужчин укрываться по ночам в своих шатрах, и многие, среди них и Кажак, приводили туда своих любимых лошадей. Но жены не удостаивались подобного приглашения. Однажды Эпона видела, как один скиф без каких-либо причин с силой пнул жену, которая проходила мимо него, сгибаясь под тяжестью войлочных ковров и кусков дерева, предназначавшихся для починки его шатра. Когда женщина упала, весь ее груз рассыпался, но муж не только не предложил свою помощь, но, отвернувшись, побрел прочь. Он уже потерял интерес к этой недолгой забаве.

Однако многое в кочевниках заслуживало и восхищения. Их любовь к своему скоту поистине не имела границ, а их неодолимое стремление к выживанию не могло не вызывать уважения. Они проявляли много изобретательности, чтобы приспособиться к суровому климату, носили почти непроницаемую для холода, в несколько слоев, одежду, ставили особые заграждения от ветра, приучались подолгу обходиться мизерным количеством еды.

Женщины умудрялись создавать радующие глаз шедевры из простых кусочков войлока и нитей восточного шелка, они вышивали самых разнообразных реальных и воображаемых животных, оживляя скучное однообразие их жизни. Динамичные кривые линии, которые они использовали в своих вышивках, волновали кельтское сердце Эпоны; изображения животных, столь отличные от принятых у ее соплеменников абстракций, трогали ее дух.

Скифская музыка, не похожая ни на какую другую, пронизывала все тело и брала за сердце. Она, эта музыка, радостно ликовала и горько рыдала, довольно часто под нее танцевали мужчины, энергия, с которой они это делали, захватывала и зрителей.

Этот народ мог проявлять равным образом и доброту, и жестокость, и едва ли отличал одно от другого. Вспышки воинственного гнева чередовались у мужчин с проявлениями братской привязанности друг к другу. Женщины, во всяком случае на поверхностный взгляд, казались куда более миролюбивыми, но Эпона с самого начала подозревала, что подобный склад характера выработан обстоятельствами их жизни и не отражает истинного существа их духа.

Это был гордый народ, мужественно принимающий вызовы жизни, любящий красоту… и не так уж сильно отличающийся от кельтов; к такому выводу пришла Эпона. Их разделяли язык и обычаи, различие их характеров объяснялось различием вскормивших их земель, но духом они были родственны.

Последние в этом году осенние грозы сопровождались сильнейшим небесным огнем и даже градом; по небу день за днем непрерывно ползли черные тучи, бушевало ненастье. Когда осень наконец миновала, воцарилось какое-то странное затишье; как будто Мать-Земля затаила дыхание в предчувствии чего-то ужасного.

В Море Травы не было друидов, которые могли бы вести счет ночам для Эпоны или напоминать ей об истечении года. Но даже если бы она не замечала постоянных легких перемен и не ощущала дыхания близких холодов, она все равно бы представляла себе, что идет смена времен года. В ее существе было издревле заложено что-то, позволявшее ей с достаточной точностью определять кельтское время.

Приближался праздник Самхэн. Скифы были, естественно, незнакомы с большими праздниками, которыми племя Эпоны отмечало смену времен года, наступление зимы не означало для них начала нового года. Не знали он и того, что в канун праздника Самхэн, в ночь, знаменующую великий поворот, легче всего преодолевать барьеры, разделяющие этот мир и другие миры. В конце каждого круга времен года духи могут спокойно разгуливать по земле живых.

Когда однажды Эпона мимоходом заговорила о празднике Самхэн, Ро-Ан сначала слушала с интересом, но через несколько мгновений вдруг проявила такое беспокойство, что Эпона, из жалости, быстро сменила тему. Скифам внушали, что все духи непременно злые, сама мысль о возможности перехода из миров духов в мир живых была для них неприемлема. Эпона весело заговорила о всякой всячине: о еде и одеждах, и пересудах женщин в кибитках, и Ро-Ан как будто успокоилась и забыла об этом разговоре.

Но сама Эпона не могла забыть того, что жило в ее крови.

Скоро наступит Самхэн, и надо приготовиться к совершению полагающихся обрядов.

Прежде всего на заре накануне праздника надо погасить старые костры и зажечь новые. Но у Эпоны не было очага в шатре, и она не знала, как без гутуитер разжечь пламя. Друиды учили, что старый огонь должен умереть почетной смертью: его следует тушить водой, землей, а затем снова водой, чередуя, по строго предписанному ритуалу, основные стихи, причем каждое из отдельных действий следует производить основательно, со всей необходимой тщательностью.

Эпона заметила, что скифы не имеют представления о равновесии стихий, и, чтобы погасить огонь в одном из открытых очагов для приготовления пищи, они небрежно затаптывали его или засыпали всяким мусором. И если Море Травы вдруг охватывали степные пожары, убивая диких, а иногда и домашних животных, выжигая драгоценные пастбища, они не понимали, почему это происходит.

Достать в степях дерево было трудно. То, что доставали, шло на изготовление кибиток и каркасов для шатров, и очаги обычно топились кизяком или костями с жиром. Если они натыкались на какой-нибудь редкий росток, с трудом отстаивающий свое существование, им ничего не стоило затоптать его: видеть, как умирает растение или что-либо другое, доставляло им удовольствие. А вот кельт возвел бы невысокую каменную ограду для защиты такого юного ростка и помолился бы Матери-Земле о его сохранении и Духу Дождя о его орошении.