Забытая история русской революции. От Александра I до Владимира Путина - Сергей Валянский

И понятно, почему: Россия даже без деформаций экономики, как только пытается «жить как все», начинает отставать.

Кроме того, продолжалась весьма затратная холодная война.

В марте 1965 года началась реформа в сельском хозяйстве: опять повышены закупочные цены, установлен твёрдый план государственных закупок и введена 50-процентная надбавка к основной цене за сверхплановую продукцию. Была несколько расширена самостоятельность колхозов и совхозов. Резко увеличились капитальные вложения в развитие сельского хозяйства, но и этого было крайне мало.

В 1970 году урожайность зерновых в СССР составила 15,9 центнера с гектара, в 1985–1986 — 17,5 центнера. И обычно историки-либералы с усмешкой отмечают, что это чуть больше, чем собирали в 1913 году англичане (17,4), но меньше, чем немцы (20,7). А в 1970–1980-х в Великобритании собирали уже 56,2 центнера зерна с гектара.

Конечно же, такая разность связана не столько с природными факторами, сколько с вложениями в экономику. Говоря об этом, сразу вспоминают характерное для Запада явление того времени — «зелёную революцию»: колоссальный подъём урожайности достигался селекцией и улучшением агротехники. Но никто не вспоминает, что на Западе для достижения подобного результата понадобился десятикратный рост затрат энергии на производство единицы продукции. А значит, СССР и не мог участвовать в «зелёной революции»: основной массив нашей пашни располагается в зоне рискованного земледелия, и нам потребовались бы значительно более высокие энергозатраты.

Здесь уместно вспомнить, как на заре перестройки, не понимая страны, в которой живут, российские либеральные экономисты говорили о нецелесообразности держать в СССР громадный парк зерноуборочных комбайнов и тракторов. Для них ориентиром было совершенно иное, чем у нас, соотношение количества сельхозтехники и размера пашни в развитых западных странах. И в самом деле, в СССР в 1984–1988 годах тяжёлых тракторов производилось в 5 раз больше, чем в США. Но при этом в США производили в 13 раз больше, чем у нас, малогабаритных тракторов!

Не учитывалось также и то, что в СССР весьма жёсткие природные условия. Тракторы и комбайны нужны не сами по себе, а потому, что в России летняя пора сельхозработ короче, чем в тех странах, с которыми нас сравнивали. Чтобы успеть выполнить все работы, надо было иметь значительное количество мощной техники, гораздо больше, чем там, где сельскохозяйственная деятельность плавно распределена во времени, и есть возможность использовать малогабаритную технику при менее интенсивном режиме эксплуатации. На Западе фермер может неспешно пахать, сеять и убирать свой небольшой надел. У нас это непозволительно.

Не все это понимают сейчас, и мало кто понимал тогда, — а в руководстве, наверное, и никто не понимал. Реформы, очень убедительные с точки зрения «теорий» и «моделей», совершенно не учитывали природных особенностей России. Удивительно ли, что довольно быстро выяснилось: хозяйственная система отвечает на изменения не так, как ожидалось, — и реформы была без шума свёрнуты.

Реформаторский период 1965 года понизил управляемость народным хозяйством, привёл к разбалансированию экономики (разрыв между стоимостными и материально-вещественными потоками). Завышенные потребительские ожидания не оправдались, территориально-торговый дисбаланс был налицо. Число министерств постоянно росло. Все отчитывались по показателю объёма реализации в рублях, и в отсутствие конкуренции предприятия, в погоне за прибылью, увеличивали цены на продукцию, просто используя более дорогие виды сырья и материалов! Это подрывало экономику, делало её излишне ресурсоёмкой, снижало выживаемость людей, — но кто из числа элиты об этом думал?!

С одной стороны, экономическое развитие СССР было достаточно устойчивым. Советский Союз опережал США и страны Западной Европы по таким физическим показателям, как добыча угля и железной руды, нефти, цемента, производству тракторов, комбайнов. Но вот по качественным факторам отставание было явным: ресурсы просто прожирались. Темпы экономического развития падали; советская экономика стала невосприимчивой к инновациям, очень медленно осваивала достижения науки и техники.

1967, 5–10 июня. — «Шестидневная война» Израиля против Египта, Иордании и Сирии.

1968. — «Пражская весна». 21 августа. — Ввод войск Организации Варшавского Договора в Чехословакию.

В конце 1960-х годов правительство Чехословакии, взяв курс на внедрение элементов рыночной экономики, пошло по этому пути значительно дальше, чем позволяли рамки социалистической теории. Советскими властями этот «рыночный социализм» был оценен как правый ревизионизм, и в Чехословакию ввели войска, что имело большое значение и для нашей страны: развитие экономической мысли в нашей стране притормозилось, общественно-политическая жизнь осложнилась.

Известно, что пятилетка 1966–1970 годов стала единственной за всю историю плановой экономики, когда директивы практически полностью совпали с фактическим исполнением. Объяснить это можно только массовой подгонкой результатов, ибо как раз в этот период масштабы, разнообразие и динамичность хозяйства превысили критические возможности планирования старого типа.

С начала 1970-х страна вступила в период застоя — торможения экономического роста, проедания национального богатства, снижения жизненного уровня, бюрократического маразма и массового цинизма.

Интеллектуальная часть элиты, отлично понимая ненормальность происходящего, стала воспринимать всё устройство государства, коммунистическую идеологию, а также советское отношение к собственности как неправильные. Если идеологическая партийно-государственная машина внедряла в массовое сознание лживые мифы о процветании, то «теневая» система информации — самиздат, анекдоты, кухонные дискуссии, — несли другие, но от этого не менее лживые мифы. Не рабочие и не колхозники, а интеллигенты из элиты заговорили «на кухнях» о необходимости перемен, осуждая всё советское. Заговорили о необходимости рынка, а поскольку категории политэкономии составляют неразрывную систему, речь шла не о рынке товаров, а о целостной рыночной экономике (рынок денег, товаров и труда). А простые советские граждане и не догадывались, что их угнетают и эксплуатируют, пока им этого не «объяснили». Не было ничего похожего на массовое недовольство советским строем, отрицания самой его сути.

Но людей начал грызть червь сомнения.

Всё в более широких кругах, прежде всего в кругах интеллигенции, нарастало отчуждение от государства и ощущение, что жизнь устроена неправильно. Многие люди, продолжая оставаться преподавателями марксизма-ленинизма или правительственными чиновниками, начинали обращать свой взор на Запад, хоть и не афишировали этого. Только диссиденты из числа творческой интеллигенции решались иногда открыто говорить о своих взглядах, но их подавляла государственная машина.

Само государство стало терять целостность и неявно «распадаться» на множество подсистем, следующих не общим, а своим собственным интересам. Наглядным выражением этого стала ведомственность. Этот дефект системы отраслевых министерств был известным в СССР уже в 1920-х годах, но с особой силой он проявился в период застоя. Суть здесь в том, что из-за обострения дефицита ресурсов их распределение всё более определялось не стратегическими целями государства, а интересами ведомств. Отрасли промышленности обособлялись по ведомственному признаку, укреплялась корпоративная иерархическая структура и независимость самих ведомств по отношению к государственным органам централизованного управления.

Министерства начали формировать замкнутые «технологические империи». Например, министерства автомобильной, угольной, химической промышленности, металлургии и другие потребители продукции машиностроения стали развивать собственное производство роботов, электронных компонентов, специализированных станков и автоматических линий, — и это только усиливало дефицит ресурсов. Появлявшиеся инновации вели не к перестройке структуры народного хозяйства с его удешевлением, а как бы «накладывались» на старую структуру, и вели к удорожанию.

Ведомства превращались в замкнутые организмы, что не могло не разрушать государства. Подобно этому, если в живом существе каждый орган начнёт оптимизировать своё функционирование, не интересуясь проблемами всего организма, то такой организм теряет жизнеспособность.

В 1970-е годы произошло соединение ведомственности с местничеством — сплочением хозяйственных, партийных и советских руководителей на местах, — как правило, конфликтующих с интересами центра и других регионов. В национальных регионах (союзных и автономных республиках, областях и округах), местничество принимало национальную окраску. Со временем республиканские элиты настолько окрепли, что центр уже не был способен посягнуть на их власть и интересы. Негласно, под лозунги интернационализма, проводилась «коренизация» нового типа — вытеснение русских кадров и обеспечение преимуществ не всех нерусских народов, а лишь статусных наций. (Позже это в полной мере выявилось в ходе перестройки.)